Когда все уже случилось, страх
стирается из клеток, составляющих человеческий разум, еще бьющийся
под черепной коробкой и не желающий угасать. Случившееся
устанавливает собственные правила в том, что зовется жизнью. И,
втягивая поглубже воздух – не от волнения, а для следующего шага,
наравне с кислородом в легкие пускаешь в себя понимание: миг
благословенного одиночества, когда можно не притворяться, подходит
к концу.
На загримированном лице воцаряется
спокойная улыбка, не касающаяся глаз. Свет прожекторов выхватывает
рояль на сцене. Сердце не спеша толкает кровь по сосудам. Так же
неспешна поступь – это единственно верный путь, выбранный среди
всех перейденных черт.
Страха нет. Все уже случилось. Чего
бояться?
- Ну и чего боялась? – снисходительно
смеясь над новенькой скрипачкой, спрашивала Лиза Розанцева,
старательно вытирая губную помаду перед зеркалом. Ее высокая грудь
едва не вываливалась из облегающего тело второй кожей концертного
платья. Впрочем, Лизе, несмотря на несколько слишком широкие плечи,
было что показать. Одна беда – на сцене все это великолепие
пряталось за виолончелью. Щелкнув замком клатча, она вынула из него
пудру и улыбнулась своему отражению, продолжая болтать: - Работа
как работа. Понравилось же, а?
Скрипачка прошелестела в ответ что-то
почти бесшумное. А Лиза растянула губы, заново крася их нюдовым
блеском.
- В конце концов, ты не первая
скрипка, в этом тоже есть свои прелести. Ответственности меньше.
Хотя, конечно, амбиции – это нормально. Некоторые амбициозные
личности не успели прийти – уже солируют. Связи, связи.
- А некоторые делают чересчур
поспешные выводы, сами в них верят и сами завидуют, - проговорила
рядом с ней Полина, отбрасывая в урну бумажную салфетку.
И, ни минуты не задерживаясь, без
того зная, в каком направлении Лиза с удвоенным энтузиазмом
продолжит социальный ликбез новой участницы симфонического оркестра
Национальной филармонии, вышла из туалетной комнаты. На сегодня она
была свободна.
В последнее время это стало девизом
всей ее жизни. Свободна. Свободна!
Свободна делать, что хочется.
Работать, где хочется. Ездить, куда хочется. И никого не впускать в
свой собственный, хоть и с потерями, но отвоеванный мир. Во всех
смыслах.
Мама настаивала, что она стала
эгоисткой. Полина, с некоторым чувством снисходительности, не
спорила, но и менять себя не стремилась. Ей нравилось. Быть такой,
какой стала. Уверенной, знающей себе цену и не разменивающейся на
чужие желания. Все это осталось в прошлом, отчего в настоящем ей
было комфортно и при желании можно признать, что легко.
Застегнув пальто на одну пуговицу,
Полина вышла наконец из здания. Улица встретила ее яркими фонарями
и промозглым воздухом, заставив поежиться и подпоясаться, несмотря
на то, что машина стояла не дальше двадцати метров. Стук каблуков
по современной брусчатке глухо, но громко отзывался в воздухе, а
площадь, раскинувшаяся перед глазами, в очередной раз пыталась
воздействовать на нее своей центростремительной силой.
За те несколько месяцев, что Полина
жила в столице, она все еще не разучилась удивляться душе этого
города. И удивительным образом чувствовала себя здесь почти
прижившейся. Впрочем, наличие собственной жилплощади безусловно
этому способствовало.
Полька щелкнула центральным замком
автомобиля кофейного оттенка и привычно устроилась за рулем.
Дальнейшие движения тоже были привычными: отправить смс-ку маме,
пристегнуть ремень, найти волну подходящего радио. И вырулить с
парковки, уверенно влившись в размеренный в это время суток поток
автомобилей.
Она больше не любила рассветы.
Рассветы – предвестники мечтаний.
Ночь на широких улицах,
преломляющиеся огни автомобилей, трехцветность светофоров – то, что
от мечтаний избавляет, примиряя с действительностью.
