«Эней был юноша проворный,
И парень — хоть куда казак!»
И. Котляревский
Среднего возраста господин, одетый в
тройку тонкого английского сукна стального цвета, под наброшенным
на плечи длинным плащом, и цилиндр с высокой тульей, стоял на самом
краю отвесного обрыва. Небрежно опираясь обеими ладонями на
набалдашник массивной трости и подавшись вперед, он с непритворным
восхищением глядел вниз. Отсюда, с высоты, подвластной не каждой
птице, мир выглядел яркой лубочной картинкой. Огромное расстояние
надежнее самого лучшего ластика стирало грязь бытия, предоставляя
взгляду ценителя редкую возможность полюбоваться великолепием
недостижимого идеала. Наверняка Господь именно такой представлял
себе Землю, когда начинал Акт Творения, и еще не успел создать
человека. Широкие, небрежные мазки гигантской кисти. Много зелени,
пятна желтизны и тонкая змейка голубого — казались живыми,
благодаря скользящим теням облаков, порождающих изумительную,
неповторимую игру солнечного света.
Господин в серой тройке оторвал
взгляд от величественной картины и недовольно оглянулся. На ровной,
будто срезанной ножом, вершине скалы кроме него, по-прежнему никого
не было. Даже довольно сильный ветер, обычный для таких высот,
словно опасался прикоснуться к нему, обходя стороной и срывая
злость от унижения на безвинном утесе. Время от времени выискивая
плохо слежавшиеся камни и с грохотом сбрасывая их с кручи. И только
в нескольких метрах внизу, на крохотной терраске, пронзительно
вскрикивала самка сапсана, взволновано топорща перья. Соколиха
чувствовала присутствие чужака рядом с гнездом, но никого не
видела. Это беспокоило птицу, и если б не пара уже оперившихся и
готовых подняться на крыло, но еще не пробовавших взлететь птенцов,
она давно б унеслась прочь от неведомой, но инстинктивно ощущаемой
опасности.
— Прошу прощения за опоздание,
Повелитель…
Господин величественно развернулся и
уставился на согнутую в почтительном поклоне тощую фигуру, в
обычной крестьянской одежде. Единственной яркой и нехарактерной
деталью ее был пестрый цыганский пояс, — кожаный, расшитый красной
нитью и украшенный множеством посверкивающих медных блях.
— Можешь не извиняться, — небрежно
обронил, едва заметным кивком отвечая на глубокий поклон. — Я
недурно провел время, любуясь окрестностями. Но впредь не стоит так
рисковать, Босоркун. У меня не часто бывают приступы меланхолии и
благодушия.
— Еще раз прошу меня простить,
Повелитель. Слишком хлопотливое дело вы мне поручили. Я уж совсем с
ног сбился, выискивая хоть какой-нибудь след. Этот, трижды
проклятый казак, как сквозь землю провалился.
— Не стоит бездумно повторять чужой
вздор, — насмешливо хмыкнул господин. — Даже в виде присказки,
нареченной другими глупцами народной мудростью. Если бы
разыскиваемый тобой человек каким-то чудом смог совершить
означенное деяние, то зачем вообще были бы нужны поиски?
Провалившись сквозь землю — он непременно попал бы прямиком к
нам.
— Вы совершенно правы, Повелитель.
Извините, ляпнул, не подумавши… Но, помимо оговорки, остальное —
истинная правда. Ума не приложу, с чего начинать.
— Странно, Босоркун, что проведя
столько времени среди людей, ты так и не научился их понимать.
Любого человека можно найти и заставить делать все что угодно,
действуя через семью. Через близких ему людей… Как думаешь, почему
я вызвал тебя именно сюда?
— Желание господина закон. Мне и в
голову не пришло: задуматься над этим, — опять поклонился
тощий.
— Похоже, привычка размышлять
совершенно чужда тебе, Босоркун. А напрасно. Из-за дурной головы и
ногам нет роздыху, верно?
— Вам виднее, Повелитель.
— Вот именно… А теперь и ты можешь
посмотреть, — он ткнул пальцем куда-то вдаль. — Взгляни. Что
видишь?
