«Я не ангел, я не бес — я усталый
странник…»
А. Гоман
Часть первая
Хуже нашествия саранчи, может быть
только засуха.
Ослепительно-жгучее июльское солнце
безжалостно подмяло под себя степь, обдавая нестерпимым жаром ее
обнаженные просторы. Обезвоженная земля в поисках влаги раскрылась
извилистыми трещинами, местами достигавшими двухсаженной глубины.
Даже обмелевшие реки отделились от собственных увядающих берегов
широкими полосами окаменевшего ила, скаредно приберегая для себя
слишком быстро испаряющуюся воду. Высокие, в рост человека, травы
на корню превращались в пересушенное сено, которым пренебрегали
даже лошади. Достаточно было одной молнии или слишком далеко
откатившегося от кострища уголька, чтобы вспыхнул огонь и выпустил
на свободу степной пожар, — алчный и беспощадный, уничтожающий на
своем пути все живое и поглощающий мили быстрее самой резвой
скаковой лошади.
В бесконечной веренице лет, вот уже
в который раз, Дикое поле засыпало и умирало, чтобы непременно
воспрянуть после первого же прикасания к его задубевшей коже
целительного арапника, свитого из дождевых струй. Но сейчас — в
расплавленных зноем небесах — не было ни единого облачка. Даже
легкой полупрозрачной дымки. И от этой невыносимой жары вся Степь
словно вымерла, прячась по норам и гнездам, в ожидании вечерней
прохлады. Затаилось все живое… Кроме человека.
В конце июля, года одна тысяча
шестисот какого-то от рождества Христова, далеко уже после полудня,
в направлении ближайшей переправы к правому берегу Днепра медленно
приближался большой отряд конницы.
Странное это было воинство. Одетые в
вывернутые наизнанку короткие и изрядно потертые кожухи,
вооруженные большей частью самодельными луками и привязанными витой
кожаной бечевой к цепам конскими челюстями, они так ловко сидели на
своих низкорослых лошаденках, что казались с ними единым целым. А
маленькие раскосые глазенки мужчин с одинаковой алчностью
поблескивали из-под низко нахлобученных малахаев.
Крымчаки! Людоловы…
Во главе чамбула, на породистом
высоком и тонконогом аргамаке ехал юноша, едва перешагнувший рубеж
отрочества. И хоть молодой воин напускал на себя вид надменного
безразличия, изо всех сил пытаясь выглядеть значительно, его
круглое и безусое лицо так и лучилось счастьем и восторгом. Младший
сын Великого Хана, повелителя Крымской и Буджацкой орды
Джанибек-Гирея — Салах-Гирей шел на Русь брать свой первый
ясырь.
В отличие от большинства воинов
возглавляемого отряда, молодой хан был одет не в овчинный тулупчик,
а в богатый, обильно расшитый серебряными нитями халат. А эфес
заткнутого за широкий кушак дорогого хивинского ятагана играл хоть
и не слишком крупными, но настоящими самоцветами. Время от времени
юноша посматривал по сторонам с таким высокомерием, будто все Дикое
Поле принадлежало ему одному, и копыта его коня ступали здесь по
праву завоевателя или первопроходца.
Вокруг вытянувшегося длинной змеей
чамбула на расстоянии полета стрелы, выискивая снулую добычу и
возможную казацкую засаду, носились парные разъезды, а впереди —
десяток Ибрагима, да только юный Салах-Гирей обращал на них
внимания не больше, чем, к примеру, на парящего в небе орла. А то и
меньше… Ведь птица была свободной, а все воины отряда принадлежали
к роду Баурджи — данников хана, и на время похода — стали рабами
его сына.
Настоящих воинов, прошедших хоть
одну битву, сумели набрать только на должность десятников. Первый
набег младшего сына — событие важное и почетное, но трудное,
кровопролитное и не сулящее богатой добычи. Особенно, буквально
накануне большого похода. Вот и отправляли стойбища по зову хана в
безбунчужный поход всех тех, кого было не слишком жалко. Вступивших
в зрелость последних отпрысков из многодетных семей; неугодных и
провинившихся слуг; неплатежеспособных должников; доживших до
почтенного возраста младших или единственных сыновей, восхотевших,
пока дряхлость окончательно не приковала их к стойбищу, хоть раз в
жизни попытать воинского счастья. По той же причине не сопровождал
чамбул юного хана ни боевой шаман, ни даже первогодок, только что
принятый в чародейское обучение.
