Ночь над долиной Бистрицы была неестественно тихой, словно сама природа затаила дыхание перед грядущей бурей. Ни крика совы, ни шелеста листьев под лапками ночных тварей. Лишь далёкий, настойчивый плеск воды в каменистом русле да сдержанная перекличка часовых на южном фланге нарушали звенящую тишину. Огромный тумен Перуна, растянувшийся на многие вёрсты, стоял лагерем у самого подножия Дукльского перевала, в последнем тесном ущелье, что отделяло его от раскинувшихся внизу, словно чёрное полотно, земель гепидов. Позади остались коварные снега Карпат, впереди ждала неизвестность.
Перун не спал. Сон бежал от него, гонимый зудящим предчувствием. Обходя посты, он вслушивался в тёмное дыхание ночи, пытаясь прочитать в нём скрытые знаки. Он знал, что воеводе не подобает самолично проверять караулы, особенно в такой час. Тумен-баши, как почтительно величали его гунны, должен восседать в своей походной юрте, окружённый охраной и советниками, погружённый в чтение карт и донесений. Но разве могут рождаться свежие мысли в душном замкнутом пространстве, где видишь лишь почтительные лица тысячников и слышишь только то, что они считают нужным доложить? Нет. Чтобы постичь истинный смысл происходящего, нужно остаться наедине с ночным небом, позволить холоду звёзд пронизать тебя насквозь, прочесть усталость и тревогу на лицах простых воинов у костров, ощутить кожей вибрации надвигающейся угрозы.
Как сейчас.
Часовые несли службу исправно, и никакой человек не смог бы проскользнуть мимо их зорких глаз. Человек – нет. А серая, скользкая тень, мелькнувшая меж стволов сосен? Ещё одна. Бродячий пёс, решивший поживиться остатками от людского пира? Такое бывало – пятнадцатитысячная рать, плетущаяся в походной колонне, как магнит притягивала разномастных падальщиков. Но эти тени вели себя иначе. Они не рыскали в поисках пищи, а смыкались, окружая его, двигаясь с тихой, хищной целеустремлённостью.
Первый волк атаковал со спины, могучее тело сорвалось с места в яростном прыжке, оскаленная пасть целилась в сонную артерию. Но рефлексы, отточенные в схватках с драконами и людьми, сработали быстрее мысли. Резкий удар локтем сбил прыжок, и в следующий миг стальной клинок, вспыхнув в лунном свете, прочертил по шее зверя смертельную черту. Тот рухнул на землю с хриплым завыванием, и уже на глазах у изумлённого Перуна его облик начал расплываться, превращаясь в искажённое гримасой боли и ярости лицо человека.
– Алтын! – громко крикнул Перун, отскакивая на шаг. – Волки!
Он знал, что молодой гунн, его тень и правая рука, всегда где-то рядом. Но времени дожидаться помощи не было. Второй оборотень уже прыгнул на него, целясь когтями в грудь, третий зашел в ноги. Меч в руке Перуна запел свою привычную, страшную песню. Это был не легендарный Грам, но славянские кузнецы, его же ученики, тоже не зря ели свой хлеб. Сталь гудела в ночи, рассекая шерсть и плоть. Одна из тварей вцепилась ему в плечо – железная хватка не дрогнула, ответный удар клинка в сердце был безжалостен и точен. Другой прыгнул на спину – Перун рывком ушёл вперёд, позволив противнику проскользнуть мимо, и в последний миг развернулся, вонзив остриё в горло.
Их было много. И они не ведали страха. Но это их не спасло. Волк, сорвавшись с места в длинном прыжке, не пролетел и половины пути, как был отброшен в сторону метко пущенной стрелой. Он ещё не успел рухнуть на землю, как второй хищник, уже почти достигший Перуна, свалился с торчащим в глазнице оперенным древком. Руку Алтына нельзя было спутать ни с чем: он успевал выпустить четыре стрелы, прежде чем первая достигала цели.
Диверсанты, поняв, что засада раскрыта, мгновенно рассеялись, растворившись в лесной чаще. К Перуну уже подбегал запыхавшийся Алтын, с тетивой, ещё дрожащей от недавнего выстрела.
