Глава 1: Тишина после бури
Воздух в спальне был теплым и сладким, пропахшим детской присыпкой и молоком. В его густой, уютной тяжести плавали солнечные пылинки, танцующие в луче света, пробивавшемся сквозь щель в шторах. Они кружились, словно крошечные феи, освещая край колыбели, где спала София.
Анна стояла на пороге, прислонившись к косяку, и смотрела на дочь. В эти мгновения мир сужался до размеров этой комнаты, до ровного, безмятежного дыхания младенца, и в груди распускался такой огромный, такой всепоглощающий цветок любви, что ей казалось – вот оно, настоящее, единственно возможное счастье. Совершенное и хрупкое, как яйцо райской птицы.
Шесть недель. Всего шесть недель назад ее жизнь раскололась на «до» и «после», и в трещину хлынул новый, ослепительный свет. Свет по имени София.
– Уснула? – Тихий, заботливый голос Алекса прозвучал прямо у ее уха. Он подошел неслышно, обнял ее за талию и притянул к себе, положив подбородок на макушку. Его дыхание щекотало волосы, а знакомый, родной запах – легкий парфюм, смешанный с чистотой хлопковой рубашки – вызвал волну ностальгической нежности. Таким – сильным, надежным, ее – он был всегда.
– Уснула, – прошептала Анна, боясь спугнуть тишину. Она прикрыла глаза, растворяясь в этом мгновении: его объятия, их спящая дочь, солнечный свет. Идиллия. Картинка из глянцевого журнала о материнстве. «Счастливая молодая семья».
Они простояли так несколько минут, слившись воедино, слушая, как тикают ходики на каминной полке – подарок ее матери, старомодный и уютный. Алекс поцеловал ее в висок, его губы были теплыми и мягкими.
– Она прекрасна, – сказал он, и в его голосе звучало благоговение. – Совершенно прекрасна. И ты тоже.
Его рука скользнула с ее талии чуть ниже, ладонь легла на живот, все еще мягкий и незнакомый ей после родов. Прикосновение было нежным, любящим, но Анна невольно напряглась. Ее тело, еще не оправившееся от колоссального труда и перестройки, отозвалось не трепетом, а смутной, едва уловимой тревогой. Оно словно говорило: «Я еще не мое. Я принадлежу ей. Мне нужен покой».
– Спасибо, – тихо ответила она, накрыв его руку своей, пытаясь замаскировать свою реакцию под ответную ласку.
Алекс, казалось, ничего не заметил. Он еще раз посмотрел на спящую дочь и мягко развернул Анну к себе.
– Пошли в гостиную? Я налил тебе чаю. Ромашковый, ты говорила, он помогает.
Она кивнула, позволив ему вести себя за руку, как слепую. В гостиной царил уютный хаос нового материнства: на диване лежала сложенная стопка свежих пеленок, на журнальном столике стояла ее огромная кружка с подтекающим дном, рядом валялась погремушка в виде жирафа. Алекс усадил ее на диван, укрыл пледом, словно она была хрупкой фарфоровой куклой, и вручил чашку. Пар щекотал нос, пах ромашкой и медом.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, усаживаясь рядом и внимательно глядя на нее. Его глаза, такие ясные и любимые, выражали лишь заботу.
– Устала, – честно призналась Анна, делая глоток горячего чая. – Она сегодня плохо спала. Капризничала.
– Я знаю. Я слышал. Ты – героиня. Самая лучшая на свете мама.
Он говорил правильные слова, те самые, которые она, казалось, должна была хотеть услышать. «Лучшая мама». Но почему-то именно эта фраза отозвалась в ней странной пустотой. Она была Аней. Просто Аней. Женой Алекса. А теперь – мамой Софии. Но где же та Анна, что заливисто смеялась, гоняла с ним на мотоцикле за город и могла заснуть в его объятиях после страстной, долгой ночи? Та женщина, чье тело было инструментом наслаждения, а не молочной фермой и укачивающим аппаратом?
