– Во-о-о-н он, магазин-то наш сосновоболотский, – показал Федя. – Там про свою Богдановку спрашивайте. Людка, продавщица, тута усё знаить.
Кирпичная коробка магазина несуразно вклинивалась в безлюдную деревенскую улицу.
– Спиртику-то возьмёшь? – Прохор запустил было руку в рюкзак, который всю дорогу держал на коленях.
– Не-не-не! – Федя остановил его жестом широченной ладони. – Я ж кодированный, мне нельзя.
«Ну дела! – мысленно присвистнул Прохор. – Сколько ему? Года двадцать два, двадцать три? А уже кодированный».
– Да ты возьми, возьми! – подхватил Женька. – Мы на деньги, прямо скажем, небогатые. В морге нынче много не платят. Сам не выпьешь – так подгон кому сделаешь. Это ж в наше время универсальная валюта, понимаешь!
– Ишь ты, – усмехнулся Прохор. – Где слов-то таких набрался, чёрт?
– Знамо где. Телевизор нынче все смотрят. Хе-хе!
– А у меня вот телевизеря нету, токо радио, – похвалился Федя. – У нас тута у деревне ни у кого нету. У одного заезжего токо был… Ферьмер. Прибыл к нам соткуда-то с чёртовых куличек. Не то с Великого Новгорода, не то с Твери, не то соттудова соткуда-то – с северо́в, понял? Сельское хозяйство подымать, понимашь. Вот у няво был телевизерь, а у других – ни у кого.
– А почему, собственно, «был»? – поинтересовался Прохор. – Свистнули?
– Да не! Грохнули его, ферьмера-то! – Федя прыснул со смеху, на лобовуху «жигулёнка» брызнула слюна. Он прикрыл рот ладонью. Отсмеялся – взял из-под ручника ветошь, небрежно вытер стекло. – Чем-то, значт, кому-то не угодил, – пояснил он.
– Ну, в общем, не обессудь, дружище, денег не дадим, – вернулся к теме переговоров Женька. – Самим нужны. Зарплаты маленькие, задерживают часто – сам знаешь, как оно щас.
– Да ладно вам, мужики! – Федя дружески хлопнул его по колену – так, словно они знали друг друга с пелёнок, а не полчаса назад познакомились. (Прохор с Женей шли от главной трассы по сосновоболотской дороге, а Фёдор с сельсовета ехал. Видит – двое чапают. С виду приличные. Отчего не подбросить, раз по пути?) – Я ж вам так, по доброте душевной помог, – заверил он. – А то ж сколько идтить пришлось бы. Подольше порыбачите, вам еще во-о-о-о-о-он куда. Пиликать да пиликать. Считай, время выиграли. Если русские друг другу помогать не будут, кто ж будет? Вон какие времена непростые…
– Ну, спасибо тебе, брат. Век твоей доброты не забудем.
Они распрощались, Федя лихо ударил по газам и скрылся за поворотом главной сосновоболотской улицы. Мотор старого «жигулёнка», покашливая, затих вдали.
Прохор с Женькой остались одни посреди одноэтажных деревенских домов, в которых как будто теплилась жизнь. Занавески на окнах, столетники в горшках. Вот только никого вокруг. Ни старухи на завалинке, ни шкодной детской мордашки за окном.
Сонно.
Напротив магазина – сельсовет. Бывший. Окна, двери заколочены. Рядом остановка с волнистым навесом. Краска – синяя, жёлтая – покрылась слоем грязи, растрескалась. Сквозь асфальтированную площадку пробился гордый, стрелой устремлённый ввысь хвощ.
Никто этой остановкой больше не пользуется. Сосновоболотский сельсовет упразднили – закрыли и автобусное сообщение с деревней. А тут, между прочим, несколько сотен душ. Повезло, кто машиной какой-никакой в советское время обзавестись успел. А кто не успел… да шут его знает, как они выживают, ей-богу! Оно и в городе-то жизнь такая стала, что впору удавиться. А тут… Магазин да, наверное, школа полудохлая – больше ничегошеньки и нету.
Погода стояла хмурая, но пока без дождя. Дня три назад перестал, до того неделю лило не переставая. Теперь земля подсохла – и Прохор рассчитывал, что до Богдановки они доберутся легко.