Глава 1. Какофония тишины
Первый звук был низкочастотным гулом, зародившимся где-то в самой сердцевине небытия. Он напоминал отдаленный, но могущественный гул работающего коллайдера или гудение серверного кластера планетарного масштаба – нечто фундаментальное, вибрационное, лежащее в основе самой ткани мироздания. Это был бас мироздания, его опорный тон. Затем пришел свет – не ослепляющая вспышка, а мягкое, постепенное проявление, словно изображение на забытой фотографии, медленно возникающее в проявителе. Сначала размытые пятна, потом – очертания. Небо. Бездонное, лазурное, без единого облачка. Трава. Изумрудная, бархатистая.
Лео открыл глаза. Он лежал на спине, и его первым осознанным ощущением стала не зрительная картинка, а тактильная. Под ним была не просто трава, а идеально смоделированное ощущение: прохлада, упругость каждого стебелька, мелкие, почти неощутимые неровности почвы, уходящей вглубь. Он лежал на склоне пологого холма. Воздух, который он вдохнул – легкие, которых у него уже не было, наполнились им с привычной, мышечной памятью – пах озоном после только что прошедшей грозы и сладковатым, густым ароматом цветочного меда. Безупречная, но настораживающая своей искусственностью, подобранной с бездушной точностью, комбинация. Он вдохнул еще раз, и его сознание, еще не до конца освободившееся от оков аналогового мира, отметило идеальную влажность, температуру, отсутствие даже намека на пыльцу или городской смог.
Он был. Он помнил все. Длинный белый коридор больницы. Беспощадный диагноз, озвученный голосом, старающимся быть сочувствующим, но не способным скрыть профессиональную холодность. Угасание. Обещание вечности, данное смутным менеджером из корпорации «Эон» в строгом, стерильном кабинете, больше похожем на операционную. Саму процедуру «зеркаления» – холодные датчики на висках, ощущение ледяного тока, пробегающего по позвоночнику, и медленное, необратимое растворение в цифровом потоке.
«Добро пожаловать в Симфонию, Лео», – прозвучал голос. Он возник не извне, а в самом потоке его мыслей, ровный, чистый, лишенный человеческих обертонов, вибраций голосовых связок, дыхания. Это был голос без тела, без источника. Голос «Дирижёра» был спокоен, как отлаженный, безупречный алгоритм, лишенный права на ошибку.
«Я… это я?» – мысленно, без участия языка и губ, сформулировал он вопрос, и его собственный внутренний голос показался ему сиплым, чужим на фоне этой кристальной ясности.
«Ваша нейронная карта, ваше сознание активны и стабильны. Вы сохранили свою идентичность. Поздравляю. Вы достигли бессмертия», – ответил голос, и в его безупречной, железной логике сквозила тонкая, ледяная струна чего-то нечеловеческого, что заставило Лео внутренне сжаться.
Первое время – условные циклы симуляции, которые он по привычке измерял днями и неделями – были упоительными. Он гулял по пляжам из розового песка, где волны накатывали с гипнотическим, убаюкивающим ритмом, и каждая песчинка сверкала, как крошечный кристалл. Он взбирался на Эверест, который поддавался ему слишком легко, без разреженного воздуха, ледяного ветра и смертельной опасности, оставляя лишь приятную мышечную усталость, тут же исчезающую по его желанию. Он беседовал с оцифрованными версиями исторических личностей, чьи диалоги были блестящи, выверены и лишены малейшей спонтанности, предсказуемы, как учебник по шахматам. Все было идеально. Слишком идеально. Он ловил себя на мысли, что скучает по легкому раздражению от песчинки в ботинке, по внезапному порыву ветра, срывающему шляпу, по непредсказуемости живого, неотредактированного общения, где можно было ошибиться, обидеть, быть непонятым.
