Дело, в общем-то, было плевое: перевезти мешки с овсом из деревни Легкое в село Простое, но Степан тревожился.
Путь предстоял всего полдневный. Степан выбрал короткую дорогу, хотя она и пролегала через болото Опасное и кладбище Страшное. В объезд же выходило без малого два дня. Благо, что лето.
Но сейчас не дорога волновала Степана, а то, что на амбарном складе, откуда он получил наказ повезти овес, остался всего один конь, грозный и не терпящий слабаков Фруша тяжеловозной смешанной породы.
К своим восьми годами Фруша повидал всякого, людей признавал только сильных, слабых испытывал на прочность, а испытав, потом и вовсе задом воротился и внимания не проявлял.
Степан не считал себя слабаком, ездоком да возчиком славился умелым, но перед Фрушей робел, а Фруша такое ох как чувствовал.
Амбары как-то быстро опустели, оставшись в компании сторожа Васильича. Степан про себя посетовал на судьбу, поторговался с собой, да принял, что делать нечего, а везти надо; Фрушу запрячь в телегу груженную и отправиться в путь-дорогу, авось доедут.
Фруша встретил Степана грозным взглядом из-под густой пшеничной челки и медленным, угрожающим пережевыванием сена, будто, если бы кони питались мясом, то сейчас Фруша жевал бы так Степана.
– Фруш, а Фруш, давай по-доброму, сейчас овес свозим, обратно вернемся, и далее каждый сам по себе. – Стараясь, чтобы голос звучал уверенно, Степан достал из-за спины большую узду с красивыми клепками и пытался не чувствовать себя дураком, что уговаривает коня быть добрее.
Нет, конечно, он частенько говорил с лошадьми – животинки эти умные, все понимают, добро или зло. Но сейчас Степан чувствовал, как робость выдает его перед Фрушей товарищем слабым, а значит, внимания не заслуживающим.
И правда, конь не внял просьбе и, демонстративно отвернувшись, продолжил жевать сено.
– Степка! Ты чего колупаешься туть? Уже давнось как уехать должон. – Рядом появился Васильич, что Степан вздрогнул не ожидавши.
– Ниче я не колупаюсь, – обиделся Степан. Ведь знает Васильич, каков Фруша, а издевается. – Вон, коня пришел забрать, а он, вишь, сено ест.
– Потом доест, дай узду.
Васильич выхватил оголовье из рук Степана, смело подошел к обалдевшему от такого неуважения Фруше и ловко надел на длинную морду уздечку.
– Посторонись, – кивнул Васильич Степану, лихо вывел коня из личного денника и повел его к телеге запрягать, крикнув из-за могучего рыжего плеча все еще потрясенного такой беспардонностью Фруши: – Сбрую тащи.
Степан схватил с крюков на стене хомут со шлеей и побежал за Васильичем.
***
Фруша недовольно шагал, грузно ставя тяжелые копыта на сухую дорогу, отчего вверх вздымалась распуганная пыль.
Степан чувствовал в вожжах, как конь закусил удила и вот-вот дернет головой, чтобы снять с козлов возницу, которого ему подкинула судьба.
Фруша, а вообще Фердинанд, ничего против Степана не имел, но чувствуя смятение и робость, готовился проучить человека, показать, что такое не приемлет и слушаться особого не собирается. Но пока тихорился, тащил груженую телегу, напрягая могучие мышцы и стараясь тратить силы в меру – Фердинанд сам знал, как долго не уставать.
«Эх, поздно выехали», – думал Степан, понимая, что только к вечеру доберутся до болота, а кладбище так и вовсе придется проезжать в ночи.
Страшился ли Фруша болот и кладбищ, Степан не знал. Сам он этих мест не боялся, но уважал, стараясь не тревожить покой тех, кто там обитал. Хотя особо и не верил во что-то эдакое, и уважал скорее живность, коя там нашла свой дом.
В сумерках добрались до болота, и Степан сразу уловил, как напрягся и стушевался Фруша. Конь оглядывался, водил ушами, словно пытался поймать только ему слышимые отзвуки, громко фыркал, придавая себе грозный вид, и во всем этом недоверии к окружавшему миру прибавлял ходу – быстрее проскочить непонятное и неприятное место.
