Пролог
Здесь всё принадлежит ему. Хотелось бы думать – ему одному, безраздельно, но справедливости ради надо признать: всё-таки нет. Многое, почти всё, особенно на этой, крайней улице – да, а на соседней и дальше – пока нет. Впрочем, он не жадный, ему и этой улочки хватает.
Сегодня, проводив до калитки уходящего на работу хозяина, по традиции заглянул к соседке, где просто из вежливости, ибо голодным не бывал уже очень давно, отведал предложенного угощения. Она, подобно большинству людей, почему-то считает: день следует начинать с молока, лучше всего парного.
К счастью, коров и даже коз в приморском посёлке не держат, иначе не миновать сей чаши… Поскольку парного нет, Аня заботливо подогревает магазинное. А ему оно, безвкусное и бесполезное, глубоко безразлично… но что делать!.. не обижать же доброго человека невниманием… так уж и быть, отопьём глоточек-другой, и манной кашки тоже лизнём чуть-чуть, чисто символически. Иногда её соображения хватает, чтоб заменить тёплое противное пойло ложкой свежей сметаны. Это лучше.
«Нет-нет, гладить меня не надо!.. Я вам не маленький, бедненький, миленький и так далее!.. Сюсюкайте на здоровье, а руками не трогайте!.. Ш-ш-ш-ш!..»
Уши прижать, спину колесом, когти наружу… Отскочила, как ошпаренная… Правильно, угощать – угощай, а дистанцию соблюдай.
«Теперь неплохо бы подремать, а если чего-то хочется – зачем отказывать себе в приятных мелочах?.. Жизнь так чудесна и прекрасна, надо ли спешить и суетиться?.. Впереди целый день, обход владений и наведение должного порядка подождут. А самые важные дела вообще полагается вершить ночью…»
И Тихон с наслаждением растянулся в тенёчке, вдали от мирской суеты. Немного мешали снующие в ореховой листве пташки, но не настолько, чтобы обращать на них внимание. Пусть себе скачут, чирикают… лишь бы на голову не гадили. Вот если какая-нибудь наберётся наглости, посмеет приблизиться – другое дело. А так – пусть…
Глава первая. Старик и разбойники
Телефон Приморского районного отделения милиции зазвонил в восемнадцать часов сорок три минуты. Дежурный офицер поднял трубку, назвал своё звание и фамилию, и на него тут же обрушился водопад слов или даже словоизвержение либо цунами. Он попытался направить разговор в более-менее приемлемое русло, но тщетно. Оставалось слушать, лишь иногда вставляя наводящие вопросы.
– Алло, алло!.. Милиция!.. Добрый вечер… то есть приезжайте поскорее, пожалуйста!.. Здесь разбойник и убийца!.. Анна Прохоровна меня зовут, Снегирёва!.. Улица Тимохина, семнадцать!.. Нет, случилось не у меня… Понимаете, моего соседа Пашеньку, то есть Павла Васильевича, хотят убить!.. Ничего я не думаю!.. То есть я не думаю так – я уверена!.. Как это почему?.. Я знаю, и всё!.. Как это откуда знаю?.. Я сама видела у него пистолет!.. Нет, не у соседа, а у того, кто там за углом прятался, он нездешний, молодой!.. Нет, не сосед молодой, а этот, чужой!.. Ему ещё недавно деньги дали, за клад!.. Нет, не чужому, а соседу!.. А он этим пистолетом ему в спину тыкал!.. Он же будет стрелять!.. Так вы приедете?.. Скорее, скорее!.. Уже едут?.. Слава богу!..
Оперативная группа выехала незамедлительно: торопливый и не совсем связный рассказ взволнованной женщины не оставлял сомнений: происходит нечто серьёзное. Совершается преступление, если уже не совершилось. Человеческая жизнь в опасности.
Девятнадцать минут спустя к домику над крутым берегом подкатило два автомобиля с тёмными стёклами, джип и фургон. Высыпавшие из машин вооружённые люди в бронежилетах и шлемах быстро и бесшумно оцепили строение. Солнце ещё не зашло, но окна и дверь всё равно осветили мощным прожектором.
Командир опергруппы старший лейтенант Руденко взял мегафон.
