Беллу втащили внутрь. Руки связаны, запястья обжигали верёвки, но спина оставалась прямой. Шаги охраны гулко отдавались по мраморному полу. В воздухе пахло металлом и табаком. Тишина этой виллы не была покоем – она была клеткой. Настоящей тюрьмой, где стены, казалось, впитывали чужой страх.
Она чувствовала, как сердце бьётся слишком громко. Да, было страшно. Но она этого не покажет.
В глубине зала – он. Энцо Варк. Высокий, ухоженный, дорогой костюм сидел идеально, но в его походке было что-то звериное. Хищник, уверенный, что жертва уже в капкане. В его взгляде – азарт, предвкушение. Он наслаждался этим моментом.
– Ну вот, – усмехнулся он, когда охранники бросили её на колени перед креслом. – Какая встреча. Белла Рицци. Цветок Филадельфии. Теперь – мой трофей.
Белла резко подняла голову. Глаза сверкнули.
– Я не трофей, – её голос дрогнул, но не сломался. – Я из семьи Рицци. И я никогда не склоню голову.
Энцо сделал шаг. Второй. Его туфли цокнули о мрамор, как приговор. Он нагнулся, пальцы грубо подняли её лицо за подбородок.
– Ты свет, девочка, – прошептал он низко, почти ласково, но каждое слово было ядом. – Но я сотру этот свет. В этом доме тьма всегда побеждает.
Белла выдохнула. Не отвела взгляд.
– Свет всегда найдёт путь, – сказала она тихо, но твёрдо. – Даже если придётся прожечь твою тьму.
На секунду в его глазах мелькнула тень раздражения. Он привык к страху. К слезам. Но не к этому. Их взгляды сцепились, и воздух между ними загустел.
Энцо наклонился ещё ближе. Его дыхание обожгло её щёку.
– Посмотрим, что сильнее, Белла, – сказал он холодно. – Твой свет или моя тьма. Но запомни: я всегда играю на разрушение.
Он резко отпустил её подбородок, и её лицо качнулось в сторону. Охранники сдавили плечи, но Белла снова выпрямилась, сжала зубы.
– Запомни ты, Энцо, – её голос прозвучал отчётливо. – Я Рицци. И я не сдамся. Даже во тьме.
Он усмехнулся, опускаясь в кресло, словно король, любящий наблюдать за мучением подданных.
– Свет и тьма всегда сталкиваются, – медленно произнёс он. – Но в этой игре победитель будет только один.
Тишина упала, тяжёлая, как камень.
И в этой тишине было ясно: началась новая война.
Свет против тьмы.
Утро Беллы всегда начиналось одинаково – с тишины и дыхания.
Зал был ещё полутёмным, когда она нажала на включатель, и лампы вдоль стен вспыхнули тёплым золотом. Паркет будто вдохнул вместе с ней. Пространство ожило: длинные зеркала, холодные поручни станков, стопка белых лент на подоконнике рядом с бутылкой воды. Запах магнезии, синтетической смолы и слабый аромат лаванды от мешочка в её спортивной сумке – всё это было домом не меньше, чем фамильная вилла Рицци.
Белла села на пол, вытянула ноги, наклонилась вперёд, коснулась лбом колена. Тело отозвалось знакомой тягучей болью – сладкой, как послевкусие шоколада. Боль означала жизнь, движение, контроль. То, чего в этом городе многим не хватало.
– Раз… два… три… – прошептала она, вытягивая стопу, закручивая в пальцах ленту, – и снова.
Музыка зазвучала спустя минуту: Пьяццолла, чуть медленнее, чем обычно. Белла поднялась к станку. Плие, деми-плие, гран плие. Плечи расправлены, шея длинная, взгляд – на линию в зеркале, где встречались две Беллы: та, что жила в теле, и та, что пряталась глубоко, под дыханием. Балет был её ритуалом очищения. Пока шаги складывались в форму, прошлое не могло добраться до сердца.
Она любила этот час до рассвета, когда город ещё не проснулся, но их дом уже дышал – охранники менялись на постах, где-то внизу Анна ставила кофе, тихо перекладывая чашки, чтобы не разбудить никого лишнего. Когда-то давно, в этом же доме, другой человек просыпался раньше всех – её мать.
