Ариэлла толкнула массивную дверь родительского дома. Дом встретил её привычной холодной тишиной, но в этот раз к ней примешивалось что-то иное. Гулкие шаги отдавались эхом по мраморному полу, и вдруг до её слуха донеслись голоса. Грубые. Жестокие.
Она замерла, ладонь легла на сердце. Сделала шаг, другой. Чем ближе к гостиной, тем отчётливее становились звуки: резкие приказы, удары, шорох оружия.
А потом она вошла.
Картина обожгла глаза.
Люди с оружием стояли вдоль стен. На коленях – её отец и мать. Испуганные, растерянные, сломленные.
– Ч-что… – слова сорвались с губ Ари дрожащим голосом. – Что здесь происходит?
И тогда она увидела его.
Риккардо Рицци. В идеально сидящем костюме, спокойный, будто происходящее было всего лишь деловой ужин. Но в его взгляде – тьма. Ледяная, непроглядная.
Он шагнул ближе, его голос прозвучал низко, ровно:
– Твои родители задолжали мне. И теперь их жизнь в твоих руках.
– Ариэлла… – прохрипела её мать, глаза блестели от слёз. – Пожалуйста, сделай то, что он хочет.
Ари скривилась. Даже в этот момент мать умела приказывать.
Она подняла взгляд на Рицци:
– Что вы от меня хотите?
Он задержал паузу, и уголок его губ тронуло что-то похожее на усмешку.
– Ты едешь со мной. Ты будешь моей.
– Зачем? – её голос дрогнул, но в нём всё ещё оставалась сталь. – Зачем я?
– Потому что я так захотел, – прозвучало так, будто это был единственный закон, которому подчинялся весь этот мир.
Риккардо наклонился ближе, его слова резанули воздух, как приговор:
– В Филадельфии долги платят всегда.
В комнате воцарилась мёртвая тишина. Оружие, колени её родителей, холодный мрамор – всё будто растворилось, когда Ари подняла глаза.
Она смотрела в его глаза – тёмные, как сама ночь. Глаза, в которых не осталось даже искры света.
Риккардо хрипло усмехнулся и спросил:
– Ты ищешь свет? Запомни: тьма живёт внутри нас, а свет всегда умирает в других.
И в этот миг её пронзила мысль: удастся ли когда-нибудь увидеть свет сквозь эту тьму?
Или её судьба – навсегда раствориться в ней, без шанса выбраться?
Ответа не было. Только обречённость. Только всепоглощающая тьма.
Филадельфия просыпалась лениво. Улицы ещё дремали, утренний свет едва касался крыш, а воздух был наполнен свежестью, какой он бывает только на рассвете. В городе всё шло своим чередом – пробуждались кафе, загорались первые витрины, редкие прохожие спешили на работу. Но в особняке семьи Вега царила своя реальность, отдельная от остального мира.
Дом был словно вырван из другой эпохи. Белые колонны, строгие линии фасада, балконы с коваными перилами, ухоженный сад, где каждое дерево подрезано по линейке. Снаружи – гармония и роскошь, внутри – мраморные полы, позолоченные люстры, картины в тяжёлых рамах. Но всё это великолепие имело привкус холода. Здесь каждый угол напоминал о дисциплине, каждое слово – о контроле.
Ариэлла Вега проснулась не от солнца, а от стука каблуков по мраморным ступеням где-то внизу. Её мать всегда ходила так – уверенно, резко, будто каждый её шаг был приговором. Девушка села на кровати, провела рукой по лицу и посмотрела вокруг.
Её комната была безупречна: кровать с балдахином, зеркало в золочёной раме, гардеробная, где платья висели по цветам и тканям. Всё идеально. Всё красиво. Но не её. Ариэлла чувствовала себя здесь гостьей – как будто ей разрешили пожить в музее, но ни одна вещь не принадлежала по-настоящему.
Она подошла к окну, раздвинула тяжёлые шторы и вдохнула прохладный воздух. Филадельфия ещё спала. На мгновение показалось, что и она могла бы быть частью этого города, а не куклой в клетке, которой управляют чужие руки.
– Ариэлла, – прозвучал за спиной холодный голос.
