Глава 1. Ветер над причалом
Ночь опустилась на город как тяжёлое одеяло, пропитанное солью и дымкой. Маяк стучал ритмом – вспышка, тишина, долгий отсчёт. Лампы на набережной бросали тусклые круги на мокрую плитку, и эти круги растекались, словно осторожные слова, которые никто не осмеливался произнести вслух.
Илья Марков сидел в своём офисе над швейной мастерской, укрытый полустертым плакатом старого дела и двумя полками с книгами о тех, кто ошибался. Одна лампа освещала стол; на столе лежали распечатанные материалы: протоколы, районные планы, картонная коробка с фотографиями. Он вертел в руках кружку с остывшим кофе и думал о том, что последнее, чему он научился за годы в профильном отделе, – это терпение. Терпение в смысле умения ждать, когда правда начнёт выглядеть иначе, чем тебе её подают.
Дверь отворилась мягко. Она не скрипела по привычке; шаги Веры были точными и не лишёнными решимости. Она шла прямо к столу, не оглядываясь по сторонам, будто знакомая с этой обстановкой – и, возможно, именно поэтому её приход не сбил быка с толку. Вера Аничкова держала в руках коробку с фотопластинами и выглядела так, будто приехала из другого воздуха: холодного, чистого и резкого.
– Добрый вечер, – сказала она и отложила коробку на стол. Её голос был ровным, но чуть натянутым. – Мне нужна помощь.
Илья поднял глаза. Вечерняя тьма казалась более густой, когда в неё приносили новые слова. Он не стал спрашивать прощаний; он понимал, зачем люди приходят к нему ночью – им некуда деть шум в голове, и чужой офис как будто уменьшал этот шум.
– Ты фотографировала место? – спросил он сухо. Он уже видел слишком много фотографий, которые пытались стать уликами, но оказывались просто плохими кадрами.
Вера раскрыла коробку и вытащила несколько отпечатков. На первый взгляд – вода, брызги, силуэт лодки и тёмная масса тела, отдалённо напоминающая фигуру человека. Но на одном из снимков, снятом с близкого ракурса палубы, была тонкая полоса краски и едва различимая ниточка серебристого металла, заживающая в свету вспышки, будто бы попавшая между кадрами.
– Это не совпадение, – сказала она. – На этих фотографиях следы краски совпадают с эмблемой проекта реставрации причала. А нитка… она не от сетки, не от рыболовной снасти. Это тонкая металлическая нить, как из того, что используют для закрепления тросов на яхтах. Она зацепилась за палубу и была видима пока судно не отойдёт.
Илья наклонился над снимками. Его глаза с привычной скрупулёзностью пробежали по каждой детали. Он увидел то, что могли пропустить не только неспециалисты, но и те, кто по роду службы старается закрывать глаза.
– Официально – несчастный случай, – произнёс он, будто цитируя бумажный протокол, который ему уже знаком. – Подросток за рулём катера, поздний рейс, невнимательность. Но если на палубе были следы краски от логотипа, это значит, что кто-то с береговой стороны был связан с этим судном. Кто-то целился играть роль моряка и одновременно прикрывать другой след.
Вера кивнула. Её лицо смягчилось. Она ощущала это прикосновение профессионализма, когда мелочь становится главным. Но за этой внешней хладнокровностью лежала личная боль: Лия Смирнова – та, чьи фотографии сейчас лежали перед ними – была человеком, который смело смотрел в лицо несправедливости. Она приходила в музей с просьбой хранить копии документов и вела дневники, где записывала заметки о согласованиях и подозрительных договорах. Для Веры это была не просто работа – это было обещание.
– Она мне писала, – тихо сообщила Вера. – Она присылала письма на имя музея. В одном – цитаты, в другом – список людей, которые, по её словам, были в сговоре с застройщиками. В одном конверте было: «Если со мной что-то случится – пожалуйста, Вера, открой эти файлы».
