Глава 1. Первые дни на острове
Солнце поднималось лениво, как будто не спешило никуда торопиться, – и это не раздражало, а наоборот, было частью обаяния утра на Кубе. Морской воздух, тёплый и солёный, цеплялся за волосы и одежду, приносил запах жареной рыбы и далёкой кофейной лавочки, где местные женщины в цветастых платках сплетали разговоры с шёпотом ветра. Для Ромы и Аллы это утро было не просто первым после перелёта: оно казалось началом жизни, которую они представляли в мечтах, собирая её по крупицам в тот момент, когда поменяли кольца в городской мэрии и закрыли дверь обычного бытового мира за плечами.
Отель, куда они заехали, стоял на отшибе от самого туристического центра – небольшой, бело-голубой дом с террасами и зелёными ставнями, откуда слышалась лавочка гитариста, который подбирал ритмы сальсы на старой гитаре. Номер был уютный: деревянный пол, простая кровать с хлопковой простынёй, окно на океан, откуда доносился чей-то далёкий смех и призыв чаек. По утрам официант оставлял на пороге свежие булочки и кружку крепкого кофе, и в этом было что-то почти сакральное – начало дня, который нельзя было испортить.
– Посмотри, – сказала Алла, заглянув в окно и прикрыв ладонью глаза от яркого света. – Волны как будто рисуют тебе картины. Представляешь – это наша первая совместная картина жизни.
Рома усмехнулся, бросив на неё любопытный взгляд. Он был фотографом по профессии – и это ощущалось во всём: в манере держаться, в том, как он ловил свет, как выбирал ракурсы в разговоре, как сдержанно, почти автоматически, ставил перед собой на столе старую камеру, будто готов был фиксировать не только кадры, но и саму ткань времени.
– Ты прав, – ответил он. – Но не забывай, что картины можно выбрать, а можно и нарисовать. Давай начнём с завтрака у той лавочки – говорят, там подают лучший жареный ром на всю округу.
Она рассмеялась, держа чашку так, как будто держала хрупкий предмет. Её глаза искрились любопытством и какой-то тихой, но тёплой решимостью. Алла была редактором в небольшом издательстве: аккуратная, внимательная к словам, умеющая выхватывать в тексте то, что делают люди, когда думают, что никто не смотрит. В ней сочетались бережность и неукротимость; она могла говорить о доме и детях так же страстно, как о новом криминальном расследовании, которое иногда присылали на редакционный стол – и с той же жаждой разобраться, до конца.
Первые дни у них прошли как сериал из маленьких удовольствий. Они не бежали по экскурсиям ради галочки – они выбирали то, что цепляло сердце. Пляж, где вода была прозрачной и тёплой, словно чашка чая; крошечные ресторанчики, где по вечерам звучала живая музыка, и официанты, склонившиеся над столиком, рассказывали анекдоты о проходящих кораблях; рынок, где продавали перцы, ананасы и маленькие брелоки, сделанные из ракушек. Рома снимал всё подряд, но не только для работы – он снимал для памяти, как будто понимал, что каждое мгновение нужно сохранить не только в голове, но и в кадре.
– Ты всё время смотришь на мир будто через объектив, – заметила Алла однажды вечером, когда они возвращались с последней дискотеки в городке. – Иногда мне кажется, что ты видишь меня менее полно, чем свой кадр.
Он остановился, повернулся и взял её за плечи. В его лице не было ни издевки, ни обиды – только мягкая, почти детская непринуждённость.
– Тогда давай сделаем тебе снимок не как объекту, а как человеку, – сказал он. – Расслабься. Просто будь собой.
Она улыбнулась и позволила себе расслабиться. Он сделал несколько снимков, шепча что-то абсурдное на ухо, что рассмешило её, и в этом был их маленький ритуал – обмен мягкими шалостями, способнейшими оттеснить любую тревогу.
