Глава 1. Ночь и поле
Ночь в деревне была такой, что казалось: сама земля держит дыхание. Луна зажмурилась за редким облаком, и на поле – на том самом, где Катя в детстве училась убирать картошку, где впервые целенаправленно поняла, что мир не вечен – стояла прозрачная тьма, наполненная запахом сырой земли и опавших листьев. Катя сидела на крыльце старого дома, обхватив колени руками. Её волосы, тёмные и тяжёлые, свисали густой жалюзи, на щеках просматривались веснушки, на губах – тёплая расцветка после чая. Руки были тонкие – в них угадывалась привычка к уколам и рукам медсестры; она так и сидела, каждое движение напоминающее о прошлом: о капельницах, о жёстком, но добром взгляде строгой медсестры в районной больнице.
– Как же тихо, – сказала Катя вслух, хотя вокруг были только ивы и ночные птицы. Её голос был ровный, из тех, что вынесли много ожиданий.
Солнце в её детских воспоминаниях было не просто светом – оно было обещанием избавления: от боли, от слов «рецидив» и «прогрессирование». Но последние годы приносили редкие улучшения: кровь временами внезапно «поднималась», и врачи радовались. Её мир был рядком аналитики врачей и широким полем, в котором она училась отпускать страхи.
Она подняла голову: небо было чистым, и звезды мерцали, как будто кто-то высыпал мелкие искры на темно‑синее полотно. Её взгляд скользил по ним с тем спокойствием, которое дарит принятие. Ей не было больно сейчас. Иногда боль накачивала грудь и требовала силы, но сегодня её заменяло томительное спокойствие, как если бы она, наконец, согласилась с тем, что встреча с любым концом – это просто часть пути.
Из дома вышел отец. Он шел медленно, держась за перила, но в его шаге была точность – привычка крестить расстояния от коровы к амбару, от амбара до колодца. Он остановился рядом и сел на соседнюю ступеньку.
– Холодно станет, – сказал он. Его голос, грубый от ветра и работы, в ту же секунду стал мягким. – Иди спать. Завтра встанешь пораньше – будут коровы, будешь помогать.
– Завтра еще не наступило, – ответила Катя и улыбнулась так, что в её глазах загорелось что‑то звонкое, детское. – Хочется просто посидеть.
Они сидели в молчании, и только сверчок где‑то недалеко напоминал о вечном счёте. Тишина вдруг сменилась странным шелестом – не от ветра, а как будто поле само окутывали лёгкие шевеления. Внезапно воздух напрягся: запах металла прокатился поверх земли, и у Кати мелькнуло ощущение электричества, как перед грозой. Отец нахмурился, словно деталь в его опыте срабатывала – это было не то механическое чувство, а что‑то более древнее.
И затем свет.
Он не был похож на молнию: свет не разрезал пространство, он скорее выливался, мягко заливая траву, словно невидимая ванна. Сначала она подумала, что это падающая звезда, потом – что кто‑то включил мощный прожектор на трассе. Свет был бело‑голубой, с зелёными отблесками, и в нём казалось отражаются мельчайшие вихри – как если бы воздух сам стал прозрачной материей. Отец вскочил, его рука крепко сжала Катю за плечо.
– Катя, домой! – закричал он. Но слово тонуло в этом свете.
Воздух наполнился тихим гулом, почти музыкальным. Оттормаживающее ощущение – как будто звук пришёл изнутри черепа, – заставило Катю зажмуриться.
Свет усилился. Отец потянул её к дому, но тот самый гул стал плотнее, и в следующую секунду их окружило чувство невесомости. Ноги стали лёгкими, как перья, и земля, замеревшая внизу, ускользнула. Время растянулось: секунды как будто превратились в прозрачные листы, между которыми она проходила.
Когда её глаза снова открылись, она уже не стояла на крыльце. Поле исчезло. Вокруг – небо и… стальная ложе, гладкая и холодная. Поверхность, на которой она лежала, была тёплой и вибрировала едва заметно. Свет теперь не бил в глаза, а разливался мягкими панелями, меняя оттенки от бирюзового до перламутрового. Перед ней – купол из прозрачной субстанции; сквозь него виднелись очертания родного дома, далекие и значимые, но уменьшенные, как миниатюра.
