Преимущество снов в том, что они лишают нас реальности, спасая
от нее и пряча в других измерениях, позволяя нам прожить иную
жизнь, которую мы никогда не увидим, никогда не почувствуем,
никогда не коснемся. Наверное, именно этот факт заставляет меня все
чаще и чаще смотреть на часы, висящие на противоположной стене, и
отсчитывать минуты до конца смены, после которой меня ждет дорога
домой, обычно пролегающая по спящим в такое время кварталам, тихим
и относительно безопасным. Но иногда, когда мне становится особенно
тоскливо, я выбираю иной путь и иду вдоль искусственного пруда,
образовавшегося на месте огромной воронки, когда-то являвшейся
песчаным карьером. Кажется, это было еще до строительства стены,
задолго до моего рождения, когда все миры были равны, когда люди не
подразделялись на жесткие касты и когда у нас был выбор и шанс
выползти из нищеты.
Теперь же строгое разделение между "сбродом" и "избранными",
охраняемое законом и правительством, дарит нам тяжелую, на грани
банального выживания жизнь, настолько серую и убогую, что встретить
на улице улыбающегося человека сродни настоящему чуду. Так что сны
— это действительно выход для меня, впрочем, как и для всех
остальных, живущих здесь, за бетонной стеной, которая ограждает нас
от другого мира — чужого и пугающего, где живут "иные".
О них ходят устрашающие легенды, о них шепчутся за закрытыми
дверьми, но никто не знает точно, кто они, и почему выбравшиеся из
этого болота и ушедшие, добровольно или принудительно, за
территорию Изоляции люди, уже никогда не возвращаются, оставляя
после себя брошенные семьи, которых ожидает та же участь, что и
всех остальных, — нужда и безнадежность.
Я же предпочитаю думать, что эти счастливчики нашли свое место в
чужом мире и теперь живут куда более благополучно, даже если для
этого им приходится работать на "избранных". И если честно, мысль о
том, чтобы свалить отсюда, все сильнее обосновывается в моих
мечтах, еще не потухших, еще светлых, еще живых.
Пока живых, ведь пара-тройка лет тяжелой работы убьют во мне
последнюю надежду на перемены, и я превращусь в одного из сотен
тысяч безликих призраков, заселяющих этот город.
Хриплый и прокуренный кашель хозяина прерывает мои раздумья, и я
вытираю мыльные руки о висящее за поясом полотенце, чтобы в
следующую секунду с вымученной улыбкой сжать в кулаке горячие от
его ладони монеты — плата за смену. Немного, но это лучше, чем
ничего, да и с работой мне все же повезло, если не считать
плотоядного взгляда босса, все чаще зависающего на моей груди.
Толстое и отвратительное животное. Вечно одетый в засаленную
рубашку с расстегивающимися на животе пуговицами, почти всегда
подвыпивший и наглый, он ощупывает работниц не только взглядом, но
и при возможности потными и липкими руками.
Сегодня он особенно пьян, и я как можно быстрее покидаю кухню,
избавляясь от его общества и надеясь поскорее добраться до дома.
Его шаркающие шаги слышны за спиной, и я учащенно дышу, стараясь
справиться с нахлынувшей паникой и уже наверняка зная, что он от
меня хочет.
— Знаешь, Джил, ты работаешь у меня уже третий месяц, но мы так и
не познакомились поближе, — он закрывает за собой дверь и
совершенно бесстыдно остается со мной в раздевалке, приближаясь
вплотную и вставая за моей спиной. Я чувствую едкий запах его тела
и едва сдерживаю рвотные позывы, когда он склоняется над моим ухом
и шепчет: — Ты же знаешь правила... — на этих словах он ненавязчиво
подталкивает меня вперед, заставляя впечататься грудью в прохладную
дверцу шкафчика и прижаться к нему горящей от стыда щекой. А в это
время его горячие руки задирают узкую юбку и сминают бедра, отчего
я беспомощно прикусываю губу и молю бога, чтобы сюда кто-нибудь
зашел.
