Глава 1. Д'Арчик и кобыла Перхоть
Ранним апрельским утром 1625 года, когда солнце ещё не удосужилось толком проснуться, а парижские помои не успели как следует завонять, в столицу Франции въехал юный дворянин из Гаскони по имени Д'Арчик. Ему было восемнадцать лет, три месяца и пять дней, но он уже успел набраться той безбашенной гасконской гордости, которая обычно заканчивается либо славой, либо дыркой в животе.
Его боевой конь – кобыла Перхоть – представляла собой апокалиптическое зрелище. Если бы четыре всадника Апокалипсиса увидели эту лошадь, они бы сдали свои лицензии на конец света и ушли в фермеры. Шерсть у Перхоти росла клочьями, причём в самых неожиданных местах: лысый круп соседствовал с пушистым левым ухом. Рёбра торчали настолько отчётливо, что на них можно было играть как на ксилофоне. Зубов во рту оставалось ровно три с половиной – меньше, чем у среднестатистического завсегдатая таверны "Пьяный матрос".
– Эх, Перхоть, подруга, – вздохнул Д'Арчик, похлопывая кобылу по костлявой шее, от чего поднялось облачко пыли и одна блоха героически совершила побег, – отец говорил, что Париж встречает героев с фанфарами и красавицами с цветами. А нас встретили пока только торговец селёдкой, два бродячих пса и крыса размером с кота. Причём крыса выглядела наиболее дружелюбно.
Перхоть фыркнула, что могло означать либо согласие, либо предсмертный хрип. С ней никогда нельзя было быть уверенным.
Д'Арчик ехал по улице Сен-Дени, оглядываясь по сторонам с тем восторгом, который испытывает провинциал, впервые увидевший большой город. Париж кипел жизнью: торговцы орали о своём товаре, воры орали о невиновности, стража орала на воров, проститутки орали на всех остальных. Какофония была такая, что Д'Арчик на секунду пожалел, что у него есть уши.
– Свежая рыба! Только вчера протухла! – вопил один торговец.
– Индульгенции! Отпущу любой грех за две монеты, особо мерзкие – за три! – зазывал толстый монах, явно подрабатывавший без благословения церкви.
– Э-эй, красавчик на кобыле! – крикнула рыжая девица из окна второго этажа. – Хочешь увидеть Париж с высоты птичьего полёта? Поднимайся!
Д'Арчик покраснел до корней волос. Отец предупреждал его о парижских куртизанках, но как-то туманно намекал, что "это опасно для кошелька и здоровья, сынок, но если уж очень приспичит, то хотя бы проверь, нет ли у неё сифилиса… хотя откуда ты узнаешь… в общем, лучше не надо… но если надо… ладно, я не знаю, как тебе объяснить!"
На боку у Д'Арчика болталась отцовская шпага – оружие почтенного возраста, повидавшее столько боёв, что могло бы написать мемуары. Рукоять была обмотана потрёпанной кожей, клинок имел три зазубрины и одну загадочную вмятину (отец клялся, что это след от пули, но Д'Арчик подозревал, что папаша просто ударился об камин в пьяном виде). Зато шпага была честная, дворянская, не то что эти новомодные рапиры парижских хлыщей.
В кармане позвякивали три экю – весь капитал семьи Д'Арчиков. Мать плакала, отец пил (но это он и без повода делал), младшая сестра пищала что-то про "привези мне парижское платье", а старшая сестра сунула в котомку узелок с ветчиной и шепнула: "Береги задницу, братик, парижане – народ хитрый".
Но главное сокровище было в нагрудном кармане – письмо к господину де Тревилю, капитану королевских мушкетёров. Отец де Тревиля и отец Д'Арчика когда-то вместе служили, вместе пили, вместе дрались, а однажды даже вместе сидели в тюрьме за то, что перепутали статую кардинала с общественным туалетом. С тех пор дружба была скреплена кровью, вином и общими воспоминаниями, о которых лучше не рассказывать при дамах.
– Эй, деревенщина! – раздался вдруг крик справа. – На чём это ты въехал? На дохлой крысе в парике?
