Глава 1 Оттенки Вкуса и Тайные Запахи
Туман в тот день был густым и маслянистым, как плохо приготовленный консоме. Он просачивался в щели оконных рам моего ресторана, «Аромат Забытых Эпох», и оседал на бархате портьер едва уловимой влажной горечью. Я стоял у плиты, в своем белоснежном кителе, который казался единственным островком порядка в этом размытом, сером мире, и наблюдал, как на медном сотейнике медленно карамелизуется сахар для десерта по рецепту 1788 года. Каждый пузырек, лопаясь, высвобождал микроскопический вздох прошлого. Для моих клиентов это был просто сложный, изысканный аромат. Для меня – нечто большее.
Я всегда был одержим кулинарной археологией. Воссоздание блюд, которые не пробовал никто из ныне живущих, было моей страстью, моим наркотиком. Я мог часами изучать старинные поваренные книги, анализируя почерк, чтобы понять настроение автора, разглядывая пятна от жира и вина на страницах, чтобы угадать, какие ингредиенты были под рукой. Но в последнее время эта одержимость приобрела странный, тревожный оттенок. Недавно, дегустируя херес из бочки, заложенной еще до Наполеоновских войн, я ощутил на языке не только ноты ореха и сухофруктов, но и отчетливую, пронзительную тоску. Тоску старого бондаря, прощавшегося с сыном, уходившим на войну. Я тогда списал это на разыгравшееся воображение, на профессиональную деформацию. Мой разум, привыкший к точности граммов и выверенности температур, отчаянно цеплялся за логику. Но эти «отголоски», как я их прозвал, становились все настойчивее.
Сегодняшний десерт, «Вздох Королевы», требовал особого ингредиента – шафрана, привезенного из поместья, которое поставляло его еще ко двору Людовика XVI. Тычинки, хрупкие, как крылья мотылька, хранились в маленькой оловянной коробочке, тусклой от времени. Я открыл ее, и воздух наполнился не просто ароматом, а целой симфонией: мед, сухая трава, металл и что-то еще… что-то похожее на страх. Я взял одну-единственную ниточку пинцетом и, повинуясь внезапному импульсу, положил ее на язык.
Мир качнулся.
Кухня не исчезла, но она подернулась дымкой, стала прозрачной, как акварельный набросок. Сквозь стальные поверхности проступили очертания другой комнаты – каменные стены, тусклый свет свечей, огромный очаг. Я ощутил на своих плечах тяжесть парчового платья, а в ноздрях – запах пудры и пота. Вкус на языке взорвался не шафраном, а отчаянием. Отчаянием молодой женщины, Антуанетты, готовящей это лакомство для своего мужа, короля, в тщетной попытке отвлечь его от новостей, что доносились с парижских улиц, – новостей о голоде, гневе и приближающейся гильотине. Вкус был сладким, но под этой сладостью скрывалась ядовитая горечь предчувствия. Я чувствовал, как дрожат ее пальцы, как колотится ее сердце в корсете. Я был ею.
Я отшатнулся, выронив пинцет. Звон металла вернул меня в реальность. Кухня вновь обрела плотность, видение исчезло, но фантомный вкус – вкус страха, смешанного с сахаром, – еще долго жег мне язык. Я тяжело дышал, опираясь на столешницу. Это было уже не «богатое послевкусие». Это было вторжение. Чужая жизнь, чужая агония ворвалась в меня через крошечную тычинку шафрана.
Именно в этот момент в зал ресторана вошел человек, чье появление было столь же неуместным, как ледяной сквозняк у раскаленной печи. Он был одет в строгий, идеально скроенный, но совершенно несовременный твидовый костюм. Сухой, как гербарий, с лицом, похожим на старый пергамент, и глазами, в которых, казалось, отражался свет газовых фонарей, а не светодиодных ламп. Он проигнорировал моего метрдотеля и прошел прямо на кухню, что было грубейшим нарушением всех правил.
– Месье Эдгар Лакруа? – его голос был сухим, как шелест осенних листьев.
