История десятилетнего мальчика
Отец не любил вспоминать войну. Слишком многое там осталось – кровь, друзья и самое страшное – его родной брат.
Воевал он под Сталинградом, в самом пекле, водителем грузовика. Дорога его была особенная – не в атаку с винтовкой, а на старенькой машине под обстрелом, возить снаряды и патроны. Каждый рейс – как на смерть. Снаряды рвались рядом, земля гудела, небо горело огнём. Но без таких рейсов фронт бы не выстоял.
Они с братом держались рядом: один – на одной машине, другой – на второй. Ехали друг за другом, поддерживая взглядом, криком, иногда – короткой улыбкой. Однажды судьба решила иначе. Бомба угодила прямо в кузов машины брата. Взрыв был такой силы, что железо разорвало в клочья, земля вздрогнула. Брата не стало в один миг. Отца контузило, отбросило, накрыло землей. Когда откопали, он уже ничего не слышал, только гул стоял в голове.
После госпиталя его комиссовали – фронт для него закончился. Вернулся он в родные края, молодой душой и телом, но старый глазами.
Больше в армию его не взяли, война для него осталась там, под Сталинградом, вместе с братом. А он вернулся домой— жить, работать, строить. Но в каждом его взгляде, когда он молчал у окна или долго глядел в одну точку, была та потеря. И мы знали: он несёт её в себе до конца. Но жизнь продолжалась.
Отец у нас был человек неспокойный. Не мог он жить, как все. У других всё просто: построил дом, обжился, дети пошли в школу, работа рядом – и так десятки лет. А отцу сидеть на месте было невыносимо. Год, два, максимум три – и всё, у него будто внутри загоралась лампочка: надо собираться и ехать дальше. Хоть и уважали его везде, хоть и уговаривали остаться, всё равно – поднимался, собирал семью, и снова с места в путь. Мы уже привыкли: только заведём друзей, только мать хозяйство наладит: куры, корова, свинья, огород, и опять бросай всё. Мать плакала, ругалась, но подчинялась. Мы тоже молча собирались.Так и жили.
Руки у отца были золотые. Он брался за любую работу – и всё получалось. Словно всю жизнь этим занимался. Высокий, плечистый, силы в нём было на десятерых. Был случай: сосед собрался менять рессору на машине «полуторке». Подкатил домкрат, суетится. Отец стоит рядом, смотрит и вдруг говорит:
– Спорим, я и без домкрата поставлю её на чурки?
Мужики засмеялись, давай спорить. Одни за, другие против. Шум, гомон. А отец спокойно подошёл, ухватился за бампер – и раз! Машина стоит на чурках. Мужики притихли, рты пооткрывали. Вот такой он был – сильный, упрямый, удивительный.
Когда я окончил третий класс, судьба в лице отца опять распорядилась по-своему. В городе, где мы успели немного обосноваться, отцу стало тесно. Ему предложили работу на мельнице-электростанции в колхозе «Путь Ильича». Колхоз выделил машину. Мы загрузили наш скарб: три кровати, два стола, да огромный шкаф, похожий на сказочного истукана. Уселись сверху на тюки с одеждой. Мать ещё сунула корзину с курицей. И вот, прощай, город. Опять в неизвестность.
Мельница стояла у речушки под названием Урунхайка. Речка маленькая, но упрямая: пробила ущелье и вышла на плато. Там и поставили мельницу. На самом узком месте русла соорудили плотину: вбили ряды лиственничных свай, скрепили железными распорками, засыпали камнем и землей. Сверху настелили бревна, доски – получился мост. У берега шлюз, от него канал к турбине. Вода шла по каналу, крутила жернова и динамо-машину. В плотине были и сбросы: огромные железные окна с тяжелыми заслонками. Крутишь колесо – и вода с ревом рвется наружу.
Чуть ниже по реке стояли дома и сараи. Всё это – на ровном плато, пустом, голом. Трава там почти не росла, только одна старая ива возвышалась посреди, словно хозяйка. Наш дом и мельница были построены из глины, стены толщиной в метр, крыши крутые тесовые. В чердаках жили ласточки и летучие мыши: одни днем, другие ночью, не мешали друг другу. В доме две большие комнаты, потолки держались на толстых балках-матках. Русская печь с лежанкой стояла посередине, разделяя комнаты. В окна были прямо вмазаны стекла, без рам. Смотрелись они как глаза, которые глядели наружу и за всем наблюдали.
