Каждый из нас должен встретить своего заветного льва. Не того, что сидит в клетке, и не так, когда рядом ружье товарища, а впереди отчаянный пес. Это должен быть лев в диком поле, и ты должен стоять в одиночку против него. Так сообщает легенда.
Своего льва я впервые увидел в отражении воды. Я смотрел на него чужими глазами, чувствовал волю хищника и покой силы. Точно соучастник природной жизни понимал его беспокойство, тревоги, ощущал усталость и боль. Я слышал квокот африканской ночи и ненапасные завывания гиен. Но не они несли льву растревоженность. В сумерках он заметил на другом берегу озера чужаков. Они так же сбивались в стаю, поддерживали друг друга, вместе охотились и убивали.
Лев опасался, но не был напуган. Он верил, что нет никого сильнее, а значит, чужаки не знают про прайд, иначе подошли бы ближе и напали или, напротив, поскорее ушли. Теперь важно было не выдать себя, не дать обнаружить. А еще предупредить своих. Чтобы в верный час все разрешилось.
История моего льва началась с беды. Ненастье тенью легло на деревню в заброшенных, непроходимых краях Танганьики. Жестокая сила забирала места, охотилась, убивала: слабых для насыщения, отважных для защиты. Львы не устраивали резню, лишь прекращали жизнь там, где наводил порядки многие годы африканский крааль1.
И человек понял, человек уступил. Племя оставило и дом, и надежды.
«Бвана, мсаада! Симба! Ндеге симба! Кифо, кифо!»2 – просили о помощи выжившие.
И им помогли. Нет, тогда никто не отправился истреблять львов. Масаям3 нужны были скот и деньги. И они получили их.
Говорят, многие племена плутуют и доверять им не стоит. Масаи – отважные воины – верят, что некогда бог дождя Энгаи завещал весь скот на земле именно им. А те, кто теперь владеют животными, должны были прежде украсть их у масаев. Отсюда конфликты и требования. И не всегда слово свидетеля – верно.
Жуткие истории порой приносит к нам из диких земель. Вот в одном далеком краале отец кладет непризнанного младенца у входа в коровник, чтобы следом загнать внутрь стадо, ожидая разрешения судьбы новорожденного. Спасшегося отец признает своим, затоптанного – оставляет гиенам… В другом, рассказывают проводники, – не брезгуют человечиной. Недавно вернувшийся из глубоких саванн охотник причитал, что товарища его за сильный храп, беспокоящий духов, забили ночью длинными охотничьими панга4, затем разложили руки под прямым углом к телу и с чавкающим звуком отсекли по плечи, следом отделив и нижние конечности, и голову… Через несколько дней охотника отпустили домой, накормив в дорогу теплой похлебкой с противно сладким мясом. Отказываться от угощения он побоялся, запомнив навсегда законы африканского гостеприимства.
Может охотник выдумал эту историю, решив завладеть добычей товарища?.. Может и не было никаких масайских львов?.. Непрост и неясен порой человек. Но меня все держали рассказы о зачарованных тварях, а потом появились и невозможные сны, где я львом парил над бессильными жертвами.
С каждым днем грубый мир все сильнее увлекал меня. Мне казалось, стоящий человек живет ради чего-то большего, а не просто для сна в обычной, каждодневной кровати. «Жить – не значит проспать!» – говорил мне отец, увозя семью в Африку в начале двадцатого века из сибирской тайги. Матери он обещал непроторенные возможности. Теперь же я думаю, он бежал в устремлении к жизни иной. Может, и я отправился в путь за львами от тоски неизмен, от бессилия рук, пустоты дней привычных дней.
Впервые я увидел свет африканского дня в пять лет. Шепот зелени, стрекот птиц, дыхание хищников – ошеломили меня. Полновластной была жизнь существ. И если в русской тайге я ужасался простору рек, громадам лесов, несокрушимости скал, то здесь я восхищался союзу живых созданий, позволявших и человеку быть рядом.
