Бакинский вокзал, 2028 год
В день, когда Восточный экспресс снова встал на рельсы, Баку пахло горячим асфальтом, морским ветром и чем-то смутно праздничным – будто город сам не до конца верил в происходящее.
Утром София проснулась рано, почти на рассвете, не потому что спешила, а потому что так велела ей память. Ветер едва колыхал белые шторы её мастерской, и по полу, между банками с красками и закрученными рулонами холстов, скользили золотые полосы света. Она сидела в кресле с чашкой крепкого чёрного кофе, и её ладони всё ещё пахли пигментами – индиго, сиенна, кадмий жёлтый.
На обеденном столе лежал альбом. Тот самый, Альбом Элоизы.. Обитый тканью, со стершимися золотыми буквами на корешке, он выглядел почти скромно. Но внутри – страницы, где акварель текла между строчками музыки, где слова по-французски вплетались в образы: тонкие руки в перчатках, окна парижских мансард, базарные сцены, нарисованные с восточной щедростью деталей.
София не любила называть её «бабушкой». Это слово казалось слишком бытовым для женщины, которая когда-то носила шляпы с вуалью, пела по вечерам французские романсы и утверждала, что любой чай можно превратить в церемонию, если подать его с достоинством. Элоиза была чем-то вроде вневременной леди, немного театральной, но настоящей.
– Сегодня твой день, – прошептала София, погладив пальцем обложку альбома.
На вокзале было многолюдно, но удивительно тихо. Люди ходили медленно, как в музее. Никто не спешил – все словно чувствовали, что участвуют в чём-то большем, чем просто поездка.
Плакат над перроном был выдержан в старинном стиле: вензеля, шрифт с завитками, золотистая кайма.
«Le Train d'Orient: Baku – Tehran – Istanbul – Paris» – объявлял он.
И под ним стоял поезд. Восточный экспресс.
Не его точная копия, не современная адаптация – а именно он. Словно кто-то раздвинул слои времени и вытащил из прошлого этот тёмно-синий вагон с латунными ручками, мягким светом за матовыми окнами и чуть слышным поскрипыванием старого дерева. Даже воздух вокруг был другой – с примесью машинного масла и старого бархата.
София шла по перрону медленно, почти торжественно. В руке – кожаный саквояж с кистями и скетчбуками, через плечо – тонкий плащ, на шее – брошь в форме лилии. Та самая, что когда-то Элоиза носила в Париже.
– Держи спину прямо. – В памяти голос. – Не сутулься даже перед болью.
София вздохнула глубже, выпрямилась и улыбнулась. Поезд стоял, как памятник. Или как врата.
Внутри было тихо. Тепло. Обивка сидений пахла временем – ни пылью, ни плесенью, а именно временем: как пахнет старинный театр, библиотека или шкатулка с письмами. Купе оказалось просторным. Старинные крючки для одежды. Латунная ручка на окне. Вышивка на подушке.
Она положила альбом на столик у окна. Села. И только тогда позволила себе закрыть глаза.
Шорох. Голос.
«Ты всё же села на него, да? Маленькая упрямица», – будто бы шепнул кто-то рядом.
София не вздрогнула. Она знала: это не привидение. Это память – точная, чёткая, теплая. Она всегда появлялась в моменты истины. Сила любви, которая не уходит, а просто меняет форму.
Она открыла альбом наугад. На странице – крохотная сцена: девушка с чемоданом, ночь, Париж, вокзал. Надпись: «Choisir, c’est vivre – Выбирать, значит жить».
Поезд дёрнулся едва заметно. София взглянула в окно: Баку начинал отступать. Серые здания, золотые минареты, улицы, где она ходила с бабушкой за миндалём и шафраном. Где они сидели в чайной у моря, и Элоиза рассказывала, как влюбилась в этот город – почти случайно.
Шорох страниц. Звук колёс. Свет солнца на стекле.
Путешествие началось.
София открыла окно – не до конца, лишь на ладонь. В купе сразу проник ветер с улицы, тёплый, пыльный, пахнущий теплым сентябрем. Где-то вдалеке слышались звуки города: крик чайки, звон трамвая, играющий мальчишка. Всё это постепенно исчезало. Поезд начал движение, как будто нерешительно, с усилием, будто и он – как София – прощался с чем-то важным.
