Реет чёрный ворон над верхушками елей, будто рваная тряпка на
ветру. Высматривает зорким взглядом добычу мелкую али девку
красную. Унесёт ли? Унесёт когтями крепкими к себе в гнездо, никто
и никогда больше её не увидит.
Погорюют родители да забудут: других хлопот полон рот. Младшие
подрастают, а старшие дряхлеют. Вот и дед уже не годится никуда,
разве что за меньшим Боянком приглядывать. Есть что деду
рассказать, пока строгает из деревяшки грубого коника. Волосы
старика белы, как снег зимой, а борода пузо прикрывает, греет.
Много дед повидал на своём веку: и морозы лютые, и лета засушливые,
и дороги пыльные, и сабли острые злых захватчиков земли родной. И
бает дед складно, и знает всё обо всём. Меньшой всё вертится рядом
да пытливо спрошает:
— Деда, деда, а ты богов видал?
— Да как же их увидишь, чадушко? Чать не покажутся, пока не
настанет нужда.
— А когда нужда настанет, и я их увижу?
— Поплюй три раза за плечо, Боянко! Боле да не видишь их.
— Деда, деда, а нечисть ты видал?
— Видать не видал, а слышал… Да и ты слыхал, небось. На болотах
некада кричит. Бают — выпь, ан не выпь то, а кикимора с лешим
ругаются.
— А чего ж они, деда, ругаются?
— Да кто ж их знает, окаянных? Может, леший бражки перепил, а
может, кикимора с водяным путалась… Всяко бывает измежду мужем да
женкой.
— Деда, а у Велеса есть женка?
— Чего б не быть? Есть, а как же. Макошь его женка, да дочки
ихние — Лада и Лель. И сынок Ярилушко, ясно солнышко, что светит в
небесах…
— Деда, а я, когда вырасту, поженюсь с Лель, она пригожая да
молодая… Деда! Деда, чуешь аль нет?
Не чует дед, уснул. Разморило его в Ярилиных лучах, только коник
недорезанный в руке, а ножик вывалился на травку. Хочет Боянко
убежать со двора да искать Лель, наречённую свою, да не смеет.
Знает, что заругают. Не страшит мальчонку Велес да леший, не
страшит полуденница да мавки поганые. Гнева тятиного превыше всего
прочего боится Боянко да лозины ивовой. А ещё скуки, но супротив
неё есть у ребятни верное оружие: игра, да будто взаправду.
Ветка станет в его руке мечом, а сам Боянко — великим воином,
пойдёт против хазар, спасёт родную землю и своих родителей, и
сестёр. Вжикнет ветка, снося верхушки лебеды у плетня, разнесётся
над деревней клич великого воина Бояна, крякнет дед
разбуженный…
А Лель усмехнётся из-за берёзы, глядя на маленького «жениха»
своего. Протянет руку вверх и примет на ладонь крохотную яркую
малиновку, вспорхнувшую с ветки. Пойдёт через поле к лесу, гладя
наливающуюся зерном рожь. Люди любят Лель. Любят и Велеса, отца её,
приносят ему жертвы к капищу, к суровому идолу. Молятся с
почтением, батюшкой зовут. А Макошь — матушкой, родненькой,
заступницей… Любят и боги людей, заботятся о них — о тех, кто
трудится в поту, кто не ленится да родителей почитает, кто женку не
бьёт да бражку не пьёт. Таким боги благоволят и дают им счастье,
каждому своё. Только так и никак иначе существует мир. Если люди
перестанут молиться своим богам, те ослабеют, и нежить всякая,
нечисть болотная и лесная, страшные чудовища заполонят Явь. И
грядёт хаос…
Страдания и метания Наташи Ростовой волновали до глубины души.
Так глубоко, что моя голова то и дело клонилась к столу, словно
толстый том "Войны и мира" притягивал её магнитом, а глаза сами
собой закрывались. Спички бы вставить, да где их взять? У всех
теперь зажигалки...
Вот нафига нам, будущим швеям-мотористкам, изучать Толстого и
заучивать наизусть монолог князя Андрея с нескончаемым описанием
хренова дуба?! Нет, правда, делать больше нечего в такой няшный
весенний день! Вон, солнышко светит, зайчики по аудитории пускает,
дразнится, зараза! Говорит: "Айда, девки, на улицу, покурить,
раздавить бутылочку тёмного!"
