Дорога в деревню Омутово была похожа на путь в иной мир, мир, который Москва давно поглотила и забыла. Сначала – широкая, стремительная магистраль, потом – двухполосное шоссе, потом – бетонка, вся в трещинах, как высохшая земля, а под конец – грунтовка, изъезженная до состояния стиральной доски, где их хлипкий городской хэтчбек плясал и скрипел, жалуясь на каждую кочку.
Марк сидел за рулем, сжав пальцы до белизны. Его лицо, обычно оживленное и насмешливое, было серьезным и сосредоточенным. Он ненавидел эту поездку. Ненавидел саму идею. Бросить на полгода съемную квартиру в пяти минутах от метро, перспективный фриланс и все блага цивилизации ради какого-то «наследства» в глухой дыре, которое даже продать-то толком нельзя – казалось ему верхом идиотизма.
– Смотри, какая береза! – Алина тронула его за локоть, указывая на окно. – Совсем как на той открытке от бабушки.
Марк кивнул, не отрывая взгляда от ухабистой дороги. «Как она может восторгаться этим упадком?» – подумал он. За окном мелькали покосившиеся заборы, заброшенные дома с пустыми глазницами окон, редкие фигуры местных, провожавшие их машину усталыми, ничего не выражающими взглядами. Запах тлена и влажной земли просачивался даже сквозь закрытые стекла.
Алина же, напротив, светилась. Для нее эта поездка была не бегством, а возвращением. Не полным, конечно. Она бывала здесь всего несколько раз в детстве, но воспоминания были яркими, словно отпечатались на самой душе: запах печеных яблок и сушеных трав, скрип половиц, бархатистая темнота за окном, не знающая городских огней, и бабушка, Мария Семеновна, чьи руки всегда пахли хлебом и древесиной.
Бабушка была странной, тихой, живущей в своем собственном ритме. Она знала все травы, все приметы, все старые сказки. И вот ее не стало. Скоро, тихо, во сне. И оставила она Алине свой единственный капитал – старую деревянную избу в Омутово.
– Представляешь, мы сможем тут работать! – говорила Алина еще в Москве, ее глаза горели энтузиазмом. – Чистый воздух, тишина. Ты сможешь писать код, глядя на лес, а я – делать свои эскизы. Это же идеально! Мы приведем дом в порядок, поживем немного… Это же наша история, Марк! Наша маленькая дача.
Марк тогда сдался, как всегда. Он не мог устоять перед ее заразительной верой в лучшее. Но сейчас, глядя на умирающую деревню, его охватывало сомнение. Это была не дача. Это был конец света.
Наконец, они добрались. Колея уперлась в тупик перед покосившимися воротами с едва читаемой табличкой «Омутово, ул. Лесная, 1». Дом. Тот самый.
Он стоял на пригорке, чуть в стороне от остальных изб, как отшельник. Деревянный, почерневший от времени и дождей, с резными наличниками, в которых угадывались когда-то затейливые узоры, а теперь – лишь призраки былой красоты. Крыша поросла мхом, труба печная стояла криво, будто вот-вот рухнет. Окна смотрелись слепыми, запыленными.
– Вот он, – выдохнула Алина, распахивая дверь машины.
Воздух ударил в лицо – густой, свежий, с примесью хвои, грибной сырости и чего-то еще, сладковатого и неприятного, как запах старого погреба.
Марк молча вытащил чемоданы. Они казались тут инородными, кричаще яркими пятнами на фоне всеобщей серости.
Ключ, ржавый и тяжелый, скрипнул в замке, и дверь, с трудом поддавшись, распахнулась, испустив облако пыли и затхлости.
Внутри пахло старой древесиной, пылью, травами и временем. Так пахнет история, подумала Алина, переступая порог. Марк же почувствовал лишь запах запустения.
Изба состояла из одной большой комнаты – горницы – и маленькой прихожей. Полы – широкие, некрашеные половицы, просевшие кое-где и скрипящие на каждый шаг. В углу стояла массивная русская печь, беленая, с лежанкой. Рядом – старый, покрытый клеенкой стол, табуретки, буфет с помутневшим стеклом, за которым виднелись пустые полки. На стенах – выцветшие фотографии в рамочках, лики строгих предков, смотревших в пустоту.
