Дождь в Портленде осенью 1947 года был не погодой, а состоянием бытия. Он просачивался сквозь дырявые крыши, заливал сточные канавы до краев и превращал тротуары в липкое черное месиво. Именно в эту водяную могилу детектив Марк Веллингтон погрузился вслед за призраком – Джейкобом Ридли, мелким жуликом, чье дело об ограблении аптеки внезапно пахло чем-то гнилым, чем-то большим. Ридли скользнул в переулок у доков, туда, где фонари умирали, как последние угольки в пепельнице. Марк, ощущая знакомую тупую боль под шрамом на левой руке – сувенир от ножа сутенера в тридцать восьмом, – натянул мокрый воротник потрепанного шерстяного пальто и шагнул во тьму.
Переулок был тупиком. Влажные кирпичные стены смыкались в конце. Но там, где должна была быть стена, слабо пульсировало неоновое пятно. Вывеска. Изогнутый серп «Черной Луны», написанный каким-то нездешним, мертвенным фиолетовым светом. Он никогда не слышал об этом баре. Не видел его на карте этого района. Но дверь – тяжелая, дубовая, с железными накладками – была здесь. Ридли исчез. Марк потрогал рукоять своего тридцать восьмого. Холод металла был единственной реальностью в этом внезапном сюрреализме.
Дверь открылась с протяжным, душераздирающим скрипом, как будто петли десятилетиями не знали масла. Звук резал тишину переулка острее ножа. Внутри пахло. Не просто сыростью и старым деревом, а густой, почти осязаемой смесью: дымный виски высшего сорта, который Марк не мог себе позволить, чем-то сладковато-гнилостным, как заплесневелые фрукты, и… пылью. Пылью веков, осевшей на чем-то невообразимо древнем.
Бар был длинным, узким, утопал в полумраке. Несколько тусклых бра на стенах отбрасывали дрожащие тени. За стойкой – фигура. Бармен. Бледное, как лунный свет на могильной плите, лицо с тонкими, почти изящными чертами. Темно-каштановые волосы с прядями серебра, будто тронутыми инеем времени. Но главное – глаза. Стального серого цвета, бездонные, оценивающие. Они зацепили Марка. Незнакомец? Но… черт возьми, где-то он это лицо видел. В старой газете? В толпе на вокзале лет десять назад? Память, верная спутница детектива, предательски молчала. Бармен ловко протирал бокал белой тряпкой. Рукава его безупречно белой рубашки были закатаны, обнажая левое запястье. Там, на фоне бледной кожи, четко выделялась татуировка – не рисунок, а словно трещина в самом теле, тонкая, темная линия, уходящая под ткань.
Скамьи и столики вдоль стен были заняты. «Посетители» – тени в шляпах, фигуры в плащах с неестественно высокими воротниками. Они не разговаривали. Они шептали. Не по-английски, не по-итальянски, не на каком-либо языке, который Марк когда-либо слышал. Это был поток шипящих, булькающих, щелкающих звуков, сливавшихся в жуткий, бессмысленный гул. Никто не смотрел на него. Казалось, они существуют в своем собственном, отгороженном мире.
Марк подошел к стойке, стараясь не смотреть по сторонам. Ощущение было странное, вывихнутое, как будто земля под ногами слегка покачивалась, а воздух был гуще обычного.
– Виски. Двойной. Без льда, – хрипло сказал он, сбрасывая капли воды с волос, где седые пряди лезли вперед, как назойливые сорняки.
Бармен кивнул, почти незаметно. Его движения были плавными, экономичными. Он поставил перед Марком тяжелый, граненый стакан с янтарной жидкостью. Но не стал уходить.
– Погода… располагает к чему-то более глубокому, – его голос был тихим, как шелест высохших листьев, но с отчетливой ноткой иронии, затаенной в глубине. – Может, «Эхо Вечности»? Наш… специалитет.
Марк нахмурился. Подозрительность, въевшаяся в него за годы работы, зашевелилась. Что это за место? Кто эти люди? Почему часы над стойкой – старые, с римскими цифрами – показывали то два часа ночи, то вдруг стрелки дергались к половине третьего, то откатывались назад? Время здесь текло не линейно, а как масло по неровной поверхности – то ускоряясь, то застывая.
