Поднимаясь по обсидиановой лестнице, я до боли сжимала пальцы,
пряча руки под черной непрозрачной вуалью, что полотном спускалась
до самых колен. Сердце сжималось до хруста от каждого шажочка
навстречу своей судьбе, своей боли, что запечется на костях
уродливым клеймом.
Главное — не поднимать глаза к затянутому тучами небу, или слезы
сорвутся с ресниц и оставят на щеках черные полосы, снимая с меня
маску. Холодную, отрешенную, прилипшую к коже ровно в тот момент,
когда пришло осознание — дороги назад нет.
Только вперед.
Один шаг, другой, и меня сковывает льдом пронизывающий ветер,
что безжалостно треплет цветы в моих волосах. Будто ему плевать на
их красоту, какими бы божественными они ни были и каким бы ароматом
ни сочились их лепестки.
«Такова судьба, Альба. Прими мою волю! Не все мы делаем то, что
хотим!» — звучит в голове хриплый голос отца, лежащего в огромной
кровати, укрытой старыми простынями. Его лицо серо, покрыто
пятнами, голос хрипит, угрожая сорваться в захлебывающий
кашель.
В тот же день серыми тенями у нашего дома оказались ЕГО слуги,
пряча лица под широкими капюшонами от лишних глаз и промозглого
дождя. Получив ответ с дрожащей ладони отца, они лишь качнули
укрытыми тканью головами и уехали, подгоняя вороных коней
шпорами.
Я видела их из своего окна, провожая взглядом темные силуэты,
зная, что их уже ничто не вернет. Огромные ручные вороны стаей
летели к замку, унося согласие старого Тарна своему повелителю,
господину, заковывая меня в кандалы до конца моих дней.
Меня провожали, как будто хоронили. Все в черном, с красными от
слез глазами, и только отец, сидя на крыльце в коляске, хмуро
смотрел в небо, которое не расщедрилось на солнечный свет, плача
вместе со мной.
Старик, в которого превратился отец за тяжелые месяцы болезни,
ухватил меня за запястье, стоило наклониться к нему в прощальном,
горьком поцелуе:
— Даже железо гнется от пера, — хрипло и очень тихо проговорил
он — едва ли не одними губами, и взглянул холодными леденистыми
глазами, разжимая пальцы и отталкивая меня так сильно, насколько
мог.
Покачнувшись, задержала дыхание, вновь видя отрешенную маску
безразличия на его морщинистом лице. Родном, близком, но таком
холодном, что грудь сжало от тоски за собственное будущее.
Не заставляя ждать прибывших слуг моего нового хозяина, я
подхватила небольшой саквояж и нырнула в карету, скорее прячась от
горестных взглядов семьи.
Невыносимо видеть их такими. Невыносимо знать, что я тому
виной.
Дорога до замка прошла как в бреду; короткие дни в полном
одиночестве смазались в одну долгую минуту. Все приготовления,
молчаливые и покорные слуги, вводили меня в состояние полнейшего
безразличия и несмываемой ароматными водами безнадежности.
Я даже не видела ЕГО, не слышала голоса, только знала о крутом
нраве и жестоких решениях того, кому меня отдали. В обмен на
лекарства, дорогие и недоступные для когда-то богатой семьи Тарн.
Когда-то… Очень давно…
Все из-за НЕГО.
ОН пришел и все у нас отнял. Просто забрал, уничтожил надежду на
будущее, растер между пальцами, как беззащитного жучка и выбросил
за ненадобностью. Оставив нас ни с чем, заставляя перебиваться на
оставшихся от богатой жизни средствах. Но всему приходит конец, и
финансам тоже, а вместе с бедностью к нам пришла болезнь, которая
сделала сильного когда-то мужчину рабом постели и травяных
отваров.
И он отдал меня в обмен на свою жизнь.
Сейчас, поднимаясь под замершими в торжественном злорадстве
взглядами навстречу ЕМУ, я хватала дрожащими губами холодный
воздух, надеясь, что мое лицо надежно спрятано под тяжелой
вуалью.
Черное платье шуршало от каждого шага, делая их еще более
тяжелыми, невыносимо тяжелыми. Туфли на высоком каблуке непокорно
скользили по гладкому камню, превращая мой путь в восхождение на
вершину, ту, на которой меня ждет… ОН.
