ГЛАВА ПЕРВАЯ: Особняк под серым небом
Серый, налитой дождем вечер опускался на Москву, превращая силуэты небоскребов на горизонте в призрачные, размытые тени, а улицы – в лабиринт влажных бликов и тусклых огней. Алекс Воронов, архитектор, привыкший видеть в каждом здании не просто конструкцию из бетона, стали или кирпича, но и историю, воплощенную в камне, отражение эпохи, амбиций и даже страхов тех, кто его создавал и населял, стоял перед домом, который, казалось, активно отказывался вписываться в современный мир.
Это был старый особняк, затерявшийся в одном из переулков исторического центра, чудом переживший десятилетия перестроек и равнодушия, окруженный более поздними, но куда менее выразительными постройками. Он дышал вековой пылью и мраком, как древний склеп. Его готические черты – остроконечные арки окон, тяжелые, резные двери, каменные химеры и лики, изъеденные временем и непогодой – выглядели как шрамы на лице древнего, уснувшего монстра. Каменные маски над тяжелой арочной дверью – искаженные гримасы или маски? – казалось, наблюдали за ним с неприязнью, а их пустые глазницы источали неосязаемый, но ощутимый холод. Алекс поправил воротник пальто, чувствуя, как неприятный озноб пробирает не столько от мороси и промозглого ветра, сколько от самого вида здания, от его тяжелой, давящей ауры.
Его привели сюда профессиональные обязанности. Компания, в которой он работал, рассматривала возможность приобретения особняка для последующей реставрации и переоборудования под элитные апартаменты или офисы. Это был интересный, но и сложный проект – старые здания часто таили в себе юридические и технические подводные камни. Но подойдя ближе, Алекс почувствовал, что здесь таится нечто гораздо более глубокое и тревожное, чем проблемы с коммуникациями или разрешительной документацией. Этажи истории, заложенные в фундамент, казалось, были не просто прошлым, а живой, болезненной тканью.
Воздух вокруг дома был тяжелым, пропитанным запахом старого, влажного камня, прелых листьев и чем-то едва уловимым, сырым и неприятным – как запах затхлой воды, застоявшейся в темноте, или чего-то давно мертвого, тлеющего под спудом лет. Шум города – гул машин, далекие сирены, голоса прохожих на соседней улице – почти полностью стих здесь, у стен особняка, сменившись звенящей, неестественной тишиной, нарушаемой лишь редким скрипом ветвей старых деревьев в заброшенном саду и монотонным шелестом дождя.
Дверь поддалась с протяжным, стонущим скрипом, словно жалуясь на вторжение, и открыла путь во тьму прихожей. Внутри царила та же абсолютная тишина, лишь шорох его шагов по пыльному, кое-где прогнившему паркету нарушал ее. Фонарик телефона выхватывал из мрака облупившуюся лепнину на высоких потолках, свисающую лохмотьями, как кожа больного, густую паутину в углах, словно траурные драпировки, и громоздкую мебель, укрытую белыми простынями, которые в полумраке напоминали скорее саваны. Каждая комната, в которую он заглядывал, казалась застывшей капсулой времени, в которой остановилось не только время, но и дыхание. Воздух внутри был холодным и неподвижным, несмотря на влажность снаружи.
Проходя по коридорам, Алекс отмечал детали, которые профессиональный глаз архитектора вычленял автоматически, но которые здесь вызывали растущее беспокойство: странные, необъяснимые пропорции комнат, тупиковые ниши в стенах, казалось бы, без всякой функции, двери, ведущие, судя по всему, в никуда или расположенные слишком близко друг к другу без видимой логики планировки. Как будто дом был спроектирован не для комфортной жизни, а для того, чтобы прятать что-то, запутывать, дезориентировать. Его профессиональное любопытство, желание понять логику постройки XIX века, смешивалось с растущим, иррациональным чувством тревоги. Что-то здесь было фундаментально не так, выходило за рамки обычной ветхости или причуд старой архитектуры. Это было намеренно.
