217 год
В день, когда отчим отдал меня ему, на улице стояла
прекрасная погода. Пели птицы, лаяли собаки, поскрипывали
открываемые-закрываемые ворота.
Я помню запахи того чудесного дня. Помню, как наблюдала за собой
будто со стороны, анализируя собственные чувства. Во мне не была
было страха, лишь равнодушие и желание, чтобы эта мерзкая история
поскорее закончилась. Хотя… возможно, таким образом моё сознание
пыталось меня защитить, ведь как можно быть равнодушной к
жестокости, которой меня подвергли?
…Мы жили в частном секторе (не самом богатом, но и не бедном), и
я привыкла к какофонии звуков. Выйдя за ворота, вдохнула сладко
пахнущий воздух и поправила причёску.
Почему-то для меня было важно вести себя так, словно не
происходит ничего чрезвычайного. Будто мой отчим не идёт впереди,
изредка оглядываясь и проверяя, топаю ли я следом.
А я топала, не пытаясь сбежать, хотя прекрасно знала, куда и
зачем он меня ведёт. Мы сядем в карету, которая отвезёт меня прямо
в его руки и… несложно понять, что будет дальше.
Помню, на полпути к карете я заметила кота, сидящего на
соседском заборе. Увидев нас, животное мяукнуло, видимо, надеясь то
ли на внимание, то ли на угощение. Я любила котов, но в тот момент
мне внезапно захотелось подойти к животному и столкнуть его с
забора. Желание было настолько сильным, что я сама не заметила, как
скосила с главной дороги налево, ближе к забору. Видимо, я была не
так спокойна, как мне самой казалось.
В карете отчим старался на меня не смотреть. Ну а я, наоборот,
то и дело заглядывала Мафодию в глаза. Не потому, что надеялась
вымолить пощаду (знала, этому не бывать). Я получала какое-то
садистское удовольствие от его жалкого вида, насупленных бровей и
громкого сопения.
Моего отчима всегда можно было читать как открытую книгу. Я
понимала: принятое им решение далось ему нелегко, к тому же он
беззаветно влюблён в мою мать и никогда не желал причинить ей боль,
но когда ему поставили ультиматум – я или мой брат, – он, конечно
же, выбрал Яна.
Увы, его поступок был логичен. Таир Ревокарт – слишком сильный
соперник, чтобы Мафодий мог ему противостоять. Да и что важнее –
репутация падчерицы или свобода родного сына?
…Всё началось, когда мой шестнадцатилетний братец Ян поступил в
Древесную Военную Академию. Он всю жизнь мечтал служить в
государственной армии Конгрес-Магер, и последние десять лет в семье
не прекращались разговоры на тему «когда Ян станет военным». Если,
конечно, сможет поступить, ведь это было престижно, но очень
сложно.
У нашего небольшого провинциального города безобидное название –
Древесны, но именно в нём по счастливой случайности находилась одна
из известнейших военный академий – Академия города Древесны, куда
приезжали на вступительные экзамены молодые мужчины со всех уголков
нашей огромной страны. И именно в этом труднодоступном месте желал
учиться мой брат. Недурно, не правда ли?
Живя в Древеснах, тяжело не поддаться очарованию военной стези.
Военные были повсюду: в кафе, в ресторанах, на балах (правда,
только те, что рангом повыше). Из их уст звучала незыблемая истина:
нет в мире ничего лучше, чем воевать. Как можно не верить
мужчинам в форме, к словам которых прислушиваются все вокруг?
После окончания Белой Войны в 199 году (как будто войны бывают
белыми!) наша страна – Конгрес-Магеры – начала активно наращивать
военную мощь. Мы были первыми в разработках новых видов оружия,
наши солдаты считались самыми бесстрашными, готовыми в кратчайшие
сроки выполнить любой приказ, а наши военные базы, их структура и
мощь, вызывали зависть у всего мира.
В детстве я, прячась от приставучего младшего брата, часто
ошивалась у стен Древесной Академии и через ворота, похожие на
длинные копья, воткнутые в землю на одинаковом расстоянии друг от
друга, наблюдала за выстроившимися в ряд мужчинами в коричневых
формах. Тогда я думала: вырасту и сама пойду воевать. Но потом я
таки выросла, и наступил момент, когда ко мне пришло любопытное
озарение: глобальное слово «война» на практике означает только одно
– убийство людей. Даже помпезные униформы, красноречивые
выступления политиков и благотворительные балы не могли скрыть эту
мерзкую, не для всех очевидную правду.
