Васяткина взлохмаченная голова свешивалась с полатей, когда я
переступила порог родного дома. Меня обдало запахом полыни, которую
мать раскладывала всюду во избежание всяких напастей, будь то
муравьи или моль, томленого молока из печи и свежего хлеба. Бросив
котомку с вещами на лавку, делаю несколько шагов, пока брат
замечает меня.
– Шурка! – лихо спрыгивает он мне прямо в руки. – Маманя, Шурка
пришла!
– Вот шельма, – протянула я, покачнувшись от неожиданного прыжка
младшенького. Он обхватил меня, словно медведь березу, а я тут же
поставила его на пол, целуя в белобрысую макушку: –
Здорово.
– Саня, дочка, – выглянула из-за печи мать с ухватом в
руках.
Я бросилась к ней, уткнулась лицом в плечо, вдыхая родной запах.
Васька подбежал к нам и обнял нас обеих за пояса, так и стояли
втроем, в молчании. Только теперь я поняла, как скучала по ним, как
нахватало мне их. За четыре года, что я служила в доме купца
Кораблева, виделись мы исправно только на пасху и иногда, украдкой,
встречались за купеческой оградой, когда они приходили меня
навестить.
– Ну, полно, – отпрянула мать первой, вытирая углом платка
глаза. – Вась, беги лука надергай. Картошка поспела.
Брат как был, босым, бросился в огород, а я, развязав котомку,
убрала в сундук свои вещи и прошлась по избе, выискивая перемены.
Не нашла. Разве что, рушник под образами новый висит. Вскоре,
помолившись, мы втроем сидели за накрытым матерью столом, уплетая
картошку с луком, предусмотрительно макнув его в соль. Васька то и
дело беспричинно мне улыбался, а мама вздыхала и хмурилась,
поглядывая на пустующее место отца.
– Завтра вернуться должон, – вздохнув,
в очередной раз, решилась она. – Пропьется, сенокос справим, а там
глядишь и сваты.
– Все пьет? – тихо спросила я, зная ответ, из стеснения
пропустив упоминание о сватах.
– Отец хороший, дочка, ты не думай о нем недоброе. А то, что
пьет, так трудно им там…
– А зимой лежать неделями на печи, да рычать медведем не трудно!
– вставил осмелевший моим присутствием Васька, за что сразу получил
подзатыльник от матери и смолк.
Отец наш, Осип Ильич Фролов, в прошлом умелый и сноровистый
сплавщик, в своё время известен на всю округу. Зимой с бригадой
рубили лес, к весне строили плоты, а с сезоном сплава гоняли их, то
с одним, то с другим купеческим товаром. Опыт перенял он от отца
своего, тот и вовсе был караванным. Славным караванным, опытным,
заводскими барками заправлял. Дело это опасное – убиться на воде
можно, но прибыльное. Платили им справно за каждый плот, за сезон
удавалось до четырех - пяти срубить и сплавить. Хорошо жили.
Пять лет назад в семье случилось несчастье. В возрасте двадцати
лет отроду, погиб наш старший брат Федор Осипович, во время одного
из таких сплавов. Разговоров на эту тему отец не выносил и
подробности гибели брата нам до сих пор неизвестны. С той поры отец
почернел, осунулся, со сплавом было покончено навсегда. Он либо
бродил подобно туче по дому, либо разгульно болтался по селу,
пропивая имеющееся в доме добро. Возвращался к ночи пьян, зол, с
безумным взором. Несколько раз нам с Васяткой приходилось бежать в
одном исподнем, с накинутыми поверху шалями или тулупами к бабушке,
спасаясь от его гнева и порки. Мне на ту пору было неполных
пятнадцать, брату шесть. Так продолжалось почти год.
Не в силах пребывать в постоянном страхе, видеть слезы матери,
которые она пускала украдкой, я отправилась на службу нянькой в дом
купца Кораблева, почти в шестнадцатилетнем возрасте. В том
возрасте, когда девицы думают о приданом, мечтают быть сосватанными
и строят всевозможные иллюзии и планы на сей счет. Вскоре, отец
подался с новоиспеченными дружками в старатели, в верх по реке. С
ранней весны, до самых холодов, они бросали семьи и жили
отшельниками, мечтая о кладах и самородках. Грезили байками то о
Пугачевом, то о Ермаковом золоте. Иногда им и вправду удавалось
что-то намыть или отыскать, и тогда они возвращались в село,
сбывали добытое Мокроусихе и пускались в очередную попойку. Зимой
он больше времени проводил лежа на печи, угрюмым и необщительным,
изредка совершая вылазки в лес за добычей. Васятку никогда с собой
не брал и попросту не замечал его. Тогда как Федора, в свое время,
всюду брал с собой с семи лет, была это охота, заготовка дров или
другая какая надобность. Вся мужская работа по хозяйству и дому
теперь лежала на Васе.
