Господи боже, как низко я пала. И всё равно глаз отвести не
могу.
Подглядывать под любым предлогом неприлично, низко и
недопустимо, а уж за сводным братом вообще беспросветное дно. Я бы
незамедлительно дала знать о своём присутствии, но сейчас это
наименьшая из возможных проблем.
Меня здесь быть не должно, поэтому надо выбираться отсюда.
Немедленно! Если мачеха узнает, что я шастала по комнате её
младшего сына – со свету сживёт. А эта красивая змея – Вероника
меня обязательно выдаст.
Что они вообще здесь забыли?
– Ром, ну ты чего? – женский голос звенит раздражением.
Вероника – жена старшего из братьев – отворачивает лицо в
сторону, уклоняясь от поцелуя.
– Что?
– Вообще-то, за стеной твоя мать накрывает праздничный стол, а
ты опять пытаешься меня трахнуть?
– Ты уже четвёртый год моя жена. Думаешь. это кого-то сильно
расстроит?
Меня! Меня расстроит. Прекратите немедленно!
Но в его взгляде пожар, а она с сомнением косится на дверь.
Сдаётся.
– Ну, Ром... – звучит уже на полтона мягче. – Погоди ты... Чулки
порвёшь...
Я расширившимися глазами смотрю как мой старший сводный брат
толкает девушку к столу. Взъерошенный. Дерзкий.
Сногсшибательный.
Длинными, по-мужски изящными пальцами нетерпеливо расстёгивает
на себе рубашку, обнажая поджарый торс. В нашей семье не принято
пренебрегать спортзалом, абсурдно так неоднозначно реагировать на
молодое, подтянутое тело, но почему-то сейчас, при виде его тёмных
сосков меня вдруг начинает знобить, как бывает в преддверии чего-то
непоправимого.
Разум отвергает то липкое и тёплое, что хлынуло по венам,
заставляя жадно впитывать каждое движение, закрывая рот
непослушными руками.
А надо бы закрыть глаза.
Надо бы, ага. Я рассматриваю каждый сантиметр его гладкой кожи с
той же неуёмной алчностью, с какой Рома расстёгивает свой
ремень.
В последний раз он без футболки передо мной расхаживал ещё
подростком. Стоит ли говорить, что к двадцати четырём годам Ромка
возмужал... И чертовски похорошел... И вообще, нельзя о нём даже
думать в таком ключе! Он женатый мужчина. Это грешно. Грязно.
Табу.
Я отчаянно вжимаюсь в стойку с одеждой, словно пытаясь
телепортироваться на кухню, где с минуты на минуту должны хватиться
моей пропажи. Но конечно же продолжаю стоять на месте – за
приоткрытой дверью в тесном закутке, приспособленном под
гардеробную, куда успела юркнуть в последний момент, услышав звук
приближающихся шагов.
Братья, а у меня их два – оба неродные по крови, но в то же
время роднее кровной матери. И, похоже, наша связь намного крепче,
чем мачехе того хотелось бы. Нас всегда тянуло друг к другу как
магнитом.
– Ну Рома! – Вероника нервно ёрзает задом по столу, стараясь
заглянуть ему за спину. – Вот скажи, неужели нельзя потерпеть до
дома? А если кто-то войдёт?
– Это комната Макса. Здесь некому шастать.
Голос Ромы хрипнет, становится неузнаваемым, бьёт по телу
разрядами крупной дрожи.
Я глубоко дышу, пытаясь усмирить взбесившийся пульс. Мысленно
умоляю его прислушаться к Веронике. Пусть уходят. Пусть свалят
прямо сейчас, пока не сотворили чего похуже. Ума не приложу, как
потом смотреть родным в глаза, если они продолжат начатое. И момент
когда можно было выйти безвозвратно упущен – Рома начинает
приспускать штаны.
Вот теперь я зажмуриваюсь. Закрываю уши так крепко, что в голове
гудит, но скрип стола и влажные звуки поцелуев просачиваются под
ладони во всех деталях, как бы я ни старалась абстрагироваться.
Вот оно – наказание. За все плохие поступки положена расплата.
Нужно было слушаться мачеху и не пытаться общаться с Максом за её
спиной. Мы больше не дети. Девятнадцатилетней девушке нечего искать
в спальне взрослого парня. Это неприлично! Даже если я зашла всего
лишь оставить под его подушкой конфету с безобидной припиской на
внутренней стороне фантика.
