«Законная высокородная дочь –
собственность своего высокородного отца. До тех пор, пока не станет
собственностью высокородного мужа в статусе законной
жены».
Кодекс Высоких домов, часть 3, §5,
п.п. 18
— Я не хочу видеть твоих слез, — ровный голос отца резал вернее
ножа. — Угодно плакать — выйди вон. Тебя поставили в известность —
этого довольно.
Вместо того чтобы подчиниться, я бросилась на шею матери, белой,
как полотно:
— Мама, скажите, что это не правда!
Она прижала меня к себе, так крепко, как могла. Я вдыхала тонкий
знакомый аромат ее духов, и казалось, что все вот-вот
разрешится. Отец скажет, что в очередной раз решил наказать меня за
одному ему известные проступки. В его глазах я все время была в
чем-то виновна.
Мама молчала. Я слушала ее шумное дыхание, чувствовала, как
высоко вздымается пышная грудь. Я понимала — она смотрела на отца.
Я слишком хорошо знала эти поединки взглядами. И знала, что мама
редко выигрывала. Удел жены — подчиняться мужу. А я в это мгновение
радовалась тому, что не вижу его равнодушное лицо — слишком хорошо
усвоила, что не найду сочувствия или жалости. Я всего лишь
дочь…
Больше всего на свете я боялась, что мой муж будет таким же.
Бесчувственным и безжалостным. Я — не мама, мне бы не хватило силы
терпеть.
С годами отец становился суровее, черствее, мрачнее. Может,
влиял суровый пейзаж этого места — грязно-желтое небо и голые бурые
скалы. А, может, это я росла. Альгрон-С, который стал мне домом, он
называл клятой имперской дырой, грудой камней. Он ненавидел все
здесь.
Мама провела ладонью по моим распущенным волосам, успокаивая,
прижала покрепче:
— Когда мы едем?
— Мы? — в голосе отца слышалась издевка. Будто вместе с ответом
он накручивал сам себя, истекал желчью. — Вы остаетесь здесь, моя
дорогая. Как и я. О нас речи не шло. Контемам не место в столице!
Стыдно, госпожа, что вы на что-то надеялись.
Я почувствовала, как мама напряглась. Ее легкая рука замерла за
моей спиной и будто потяжелела:
— Ты хочешь, чтобы Сейя ехала одна? Через половину галактики?
Она совсем дитя!
— Дитя?
Отец расхохотался. Так, что у меня сжалось все внутри.
— Не преувеличивай, Корнелия. Ей уже двадцать. И благодари
Императора за такую милость. Небывалую милость. Иначе мне пришлось
бы унижаться так, как никогда в жизни. Его величество пришлет за
дочерью имперское судно.
Мама медленно выдохнула, старалась взять себя в руки, выступила
на шаг, загораживая меня, словно пыталась защитить:
— За кого, Гней? Я имею право знать. И дочь имеет право знать.
Хотя бы для того, чтобы смириться. Дай ей эту возможность.
Теперь я смотрела на отца. Наблюдала, как каменеет его лицо.
Хотя, может ли окаменеть камень? Он опустился в кресло у большого
полукруглого окна, забранного переплетом в виде сходящихся в центре
лучей. Смотрел сквозь толстые стекла на голые серо-бурые скалы по
ту сторону обрыва, тронутые багровым заревом заката. Слился с ними
своей серо-коричевой мантией, залегшей жесткими заломами.
— А разве это имеет значение: за кого?
Он вдруг резко обернулся, зеленые глаза лихорадочно горели.
Серьга в ухе раскачивалась, как безумный маятник. Отец стукнул
кулаком по маленькому столикому с инкрустированной искусственным
перламутром столешницей. По залу поплыл гул от удара.
— Не все ли тебе равно, за кого? — Он порывисто поднялся,
вскинул руку: — Да плевать, за кого! Слышишь, Корнелия? Плевать! И
ты должна быть благодарна, что Император избавил меня от этого
позора! Что он вообще узнал о нашем существовании!
Меня лихорадило. Я чувствовала, как к щекам приливает кровь, как
мертвенный холод сменяется нестерпимым жаром. Я вышла вперед:
— Мне не все равно, отец. Я не хочу! Не хочу! Не хочу уезжать
отсюда! — Я нервно покачала головой: — Не сейчас!
