— Воробушек.
Смотрю на идеально ровные белые
зубы, пока руку оттягивает сковородка. Сейчас бы дать ею по
голливудской улыбке, чтобы мозаику из нее собирал у
стоматолога.
— На хрен пошел.
Мрачно киваю в сторону лестничного
пролета, а внутри растет желание спустить гаденыша по ступенькам.
Носом вниз.
— Нет.
Улыбка становится шире. Обнаглевшая,
но чертовски красивая тварь ростом под метр девяносто втискивается
в узкий проем. Оттесняет подтянутой, рельефной тушей дальше в
квартиру. Слышу на заднем фоне заставку из мультфильма про
«Барбоскиных», шумно выдыхаю раскаленный воздух из легких.
Все пропахло им. Каждый чертов
квадратный метр источает тонкий аромат парфюма, стоимость которого
я даже представлять боюсь.
«Не зря мама говорит, что от золотых
мальчиков одни проблемы», — мрачно проносится в голове
великомудрость.
Где она была раньше, когда я
наткнулась на это чудо?
Прямо как в плохом анекдоте:
споткнулась, упала, очнулась… Оп! Беременна. А мой кавалер усвистал
обратно в Москву. К невесте. О чем я узнала много позже, пока
безуспешно добивалась ответов от выключенного номера.
— Лазарев, пошел вон.
Повторяю фразу в третий раз. С
момента, как Евгений Лазарев, сын известного бизнесмена, Александра
Лазарева, появился на пороге моей временной квартиры. Весь такой
уверенный, как будто его здесь триста лет ждали.
Одиссей, мать его, заблудившийся в
водах чужих женских прелестей.
— Нет. Я не уйду, пока не увижусь с
ним, воробушек.
Смотрю в его нахальное лицо, ловлю
знакомый блеск в аквамариновых глазах. Внутри все сжимается,
скручивается и превращается в сосущую бездну. Приятной негой
растекаются в голове воспоминания из нашего прошлого.
А результат прошлого внезапно
проносится мимо меня и бросается Лазареву под ноги:
— Папочка!
Четырехлетняя ксерокопия Лазарева
решительно хватается за него. Сопит, пыхтит, дергает за брюки и
поднимает светлую голову. Кудряшки забавно топорщатся, когда
широкая ладонь бессознательно опускается на макушку.
Между длинных пальцев проскальзывают
мягкие пряди, и наш сын довольно урчит.
Просто стою, будучи не в силах
пошевелиться. Слова душат. Без толку кричать и возмущаться. Они бы
все равно встретились: Кирилл и его отец. Не зря мама так
отговаривала нас переезжать из Краснодара в Москву.
Чувствовала.
— Привет, птенчик, — Лазарев снова
давит улыбку.
Но на сей раз она не игривая, а,
скорее, растерянная.
Он не знает, как поступить.
Неуверенно косится в мою сторону, хлопает длинными ресницами. Давит
на жалость несчастным видом. Один в один Кирюшка, когда ищет
помощи.
Складываю руки на груди и закатываю
глаза.
Два манипулятора. Большой и
малый.
— Подними! — цежу зло, и Лазарев
послушно подхватывает довольного Кирилла. — Не урони, иначе
сковородку уроню на тебя! — шикаю на всякий случай и угрожающе
поднимаю тяжелое оружие.
— Никогда.
Мотает головой, а сам загребущими
лапами впивается в сына. Стискивает плюшевую пижаму, тычется в него
носом. Кирилл тоже увлечен: трогает отца, ощупывает крохотными
ручонками твердый подбородок. Явно заинтригован новым
знакомством.
Как еще клювик не раскрыл и не
зачирикал Лазарева до смерти?
Впрочем, сын молчит ненадолго. Едва
папино лицо теряет привлекательность в детских глазах, как изо рта
вырывается серьезный вопрос:
— А ты где слялся, папа?
И бровки сдвигает. Домиком. Строго
так, прямо как моя мама.
— Э-э-э… Папа болел, — отвечает
пришибленный Лазарев.
— Чем?
— Дурью, — бурчу невнятно.
Тут же охаю и прикрываю рот ладонью.
Зря!
Гневный аквамариновый блеск
прошибает с головы до ног. Становится жарко, несмотря на хлопковую
футболку и домашние шорты. Взгляд Лазарева прилипает сначала к
груди, потом опускается к ногам.
Лучше бы дала сковородкой…
