— Нам надо поговорить.
Стараюсь казаться решительной,
только получается плохо. Нервные нотки проскакивают в голосе.
О какой решимости речь? Я
репетировала наш разговор двести раз, но так и не смогла подобрать
правильные слова перед зеркалом. Даже наедине с собой, меня
охватывал стыд.
— Валяй, но быстро, — равнодушно
кидает и оглядывается куда-то внутрь квартиры. — Я занят.
— Заметила, — недовольно бурчу, и
тут же хватаюсь руками за дверь.
Потому что Шершнев вот-вот хлопнет
ею перед моим носом. Чувствую знакомый запах жженой сосны. Невольно
втягиваю его глубже, будто он способен придать мне сил.
— Я беременна! — выкрикиваю на одном
дыхании.
Он замирает. Рука расслабляется,
напряженные мышцы под белой футболкой словно сдуваются. На
идеальном лице не сквозит ни одной эмоции. С надеждой цепляюсь в
любимые черты, но ничего там не вижу.
А я-то надеялась…
Теперь нет нужды бороться за дверь.
С облегчением вздыхаю и протягиваю сжатый лист медицинского
заключения. Вижу, как дрожат пальцы.
Шершнев же проходится равнодушным
взглядом по нему и вновь смотрит на меня. Изумрудный блеск его
радужек так холоден, что невольно ежусь. Под теплым пуховиком и
свитером по спине бегут мурашки.
Сейчас он жуткий, но я помню его
другим. Нежным, мягким. Где-то за неприступной крепостью под горой
скульптурных мышц прячется горячее сердце романтика и музыканта
Олега Шершнева.
И вся надежда только на него.
— И?
Реакция выбивает из колеи. Ошалело
хлопаю ресницами, соединяю картинку в голове и человека, стоящего
передо мной.
Не сходится.
Но не все сразу.
Набравшись смелости, выпрямляю спину
и смотрю ему в глаза.
Услышь меня, Олег
Шершнев.
— Я беременна, — повторяю с нажимом
и, не выдержав, пихаю ему в руки сжатый лист.
Не смотрит. Даже бровь не дергается.
Но я не сдаюсь.
— Это твои проблемы, детка.
Обращайся за помощью к своему Женечке. Или папочке… Ах, погоди.
Папочка, кажется, снова болен?
Его слова бьют наотмашь хуже
пощечины. С каждым ударом все сложнее морально подняться. Хочу
забраться в темную пещеру, лишь бы не видеть презрения в его
взгляде.
Низ живота тянет. Отступаю, прижимаю
к нему ладонь и замечаю, как расплывается образ Шершнева из-за
слез. Мне некуда идти. Остался только он.
— Пожалуйста, Олег. Мне больше не к
кому обратиться. Я сделаю все, что ты скажешь.
Щурится. Замечаю, как его взор
прилипает к животу.
— Ты же не такой, Олег, — шепчу,
отступаю и цепляюсь за перила. — Не бросишь своего ребенка?
— Откуда мне знать, что он мой? Ты у
нас дама, необремененная моральными принципами, — усмехается, а я
смаргиваю горячие слезы.
— Понимаю твое недоверие, — голос
дрожит, ноги становятся ватными. — Сделаю хоть пять тестов ДНК.
Кажется, что я сейчас упаду. В
голове потоком проносятся слова врача.
«Вам лучше лечь на
сохранение».
Когда? Все свободное время занимает
работа. Каждый день прошу прощения у своего еще не родившегося
ребенка и уговариваю потерпеть. Потому что дедушке нужна наша
помощь.
Странное чувство для меня — быть
будущей матерью. Никогда не видела себя в этой роли. Но с каждым
днем все больше и больше привязываюсь к малышу. С нетерпением жду
новое УЗИ, чтобы посмотреть, какого он теперь размера.
Если его папа нам
поможет.
Широкие ладони обхватывают за плечи
и не дают упасть. Со спины валится огромный булыжник. Вижу, как он
летит между лестничными пролетами, затем приземляется и оставляет
после себя огромный кратер.
Сомневалась, что Шершнев
поможет.
Наш последний разговор закончился не
в мою пользу.
— Сделаешь, — рычит в ответ и
убирает руки, словно я заразная. — Пошли.
Он разворачивается и исчезает в
квартире, а я неуверенно семеню следом. Цепляюсь за пару женских
сапог. Красных, на шпильке. Лакированных и абсолютно безвкусных.
Мода на них давно прошла, но от их вида внутри все
переворачивается.
