— Эй, ну-ка погоди!
Я останавливаюсь по-дурацки, высунувшись из машины одной ногой,
придерживая пальцами шелковистый подол платья. Смотрю назад, и
думаю, есть ли у этого человека совесть.
— Ну, ты и вырядилась, дорогая.
— Кир!
Паршивец белозубо сверкает улыбкой.
— Ну что! Правда же! Вырядилась. Форсишь перед бывшим.
— Он мне не бывший, — бурчу я и решительно вылезаю из машины, —
чтобы быть бывшим, нужно хоть какие-то отношения иметь. А у нас с
ним…
— А у вас с ним Карамелина вышла, — не унимается Кир, и я бы,
наверное, пришибла бы его на месте, если бы он не смеялся настолько
заразительно.
— У меня она вышла, — сухо поправляю
я, — у меня справка есть. Восемь часов родов. Все остальные
претенденты на мою Карамель должны понимать, что у меня целая
коллекция чугунных сковородок.
Кстати о сладком…
Я заглядываю на заднее сиденье машины. Каролинка сидит в своей
автолюльке, пускает пузыри и вдохновенно грызет пластиковое кольцо
погрызушки. Ох, сокровище мое!
Если бы я еще не знала, как быстро ты превращаешься в грозную
мегеру — я бы, пожалуй, не боялась так. А тут еще и зуб этот!
Сейчас как закусит неаккуратно, и бегите все. От вопля моей
маленькой банши и бокалы периодически трескаются.
— Да вали ты уже! — Кир замечает мое движение, негодующе сводит
брови над переносицей. — У меня с Карамелиной уже планы горят,
между прочим.
— Планы? — я скептично поднимаю бровь. — Какие еще планы?
— А тебе все расскажи, — Кир злорадно ухмыляется, — ты нас
решила кинуть, мы тебе не простили. И составили планы. Без
тебя!
— Ты! — я тыкаю в это недоразумение, с которым меня угораздило
съехаться, указательным пальцем, — ты, по-моему, забыл про мои
сковородки!
— Нет, — Кир встряхивает лохматой головой, — я просто все их
спрятал. И не боюсь тебя.
— Ну, ладно, — я коварно улыбаюсь, милостиво соглашаясь, —
спрятал так спрятал. Значит, сегодняшние блинчики на завтрак были
последними блинчиками в твоей жизни.
Кир надувается, явно планируя дать мне отповедь в духе «не
очень-то и хотелось», но именно в эту секунду у меня в сумочке
начинает горлопанить телефон.
Ох, черт, я же опаздываю!
— Егор Васильевич, я уже подъехала, — быстро-быстро тараторю я,
срываясь с места и чуть не через ступеньку взлетая по лестнице, —
одну минуту подождите, я вот-вот…
— Хорошо, Екатерина, я просто хотел уточнить, что наши с вами
планы не изменились, и встреча состоится, — бывший мой проректор
невозмутим как никогда.
— Да, разумеется, — откликаюсь я, оборачиваясь у самых дверей к
машине.
Кир беззаботно высунулся с водительского кресла и машет мне.
Темноглазый, темноволосый, атлетичный. И безмозглый. Мог бы на свои
красивые плечи девочку без ребенка взъючить. Нет ведь! Приспичило
ему — замутить со мной. Шесть месяцев мутит. Никак не
размутится!
Шлеп-шлеп-шлеп…
Подошвы моих босоножек так странно стучат по полу пустого
летнего универа. Сессия кончилась неделю назад, абитуриенты
ломанутся с документами через пару недель, университет переживает
свой короткий отпуск.
Не думала, что сюда вернусь, хоть когда-нибудь.
В этих стенах, кажется, даже камни укоризненно покачивают
головами мне вслед. Помнят, как я, боясь позора и осуждения,
сбежала из университета и даже документов забирать не стала.
Что ж, я здесь ненадолго! Это дарует мне спокойствие.
— Можно? — стучать и спрашивать. Все же старые привычки
неискоренимы. Да и не столько лет прошло, чтобы я вдруг получила
право заходить в кабинет проректора с ноги.
— Конечно, нельзя, — насмешливо комментирует Егор Васильевич, —
заходите скорее, Катя. Только ради вас приехал сегодня.
— Извините, — смущенно улыбаюсь, проскальзывая в его кабинет, —
не подумала, что у вас отпуск.
— Да какой отпуск, — Васнецов невесело вздыхает, — кто б меня в
него пустил еще. Филимонов у нас в операционной лежит. Я за него. А
сейчас самая пора выбивать финансирование, забивать места на
конференции. На части рвут. К жене не пускают. Старшенький у меня
скоро забудет, как я выгляжу.
