Глава 1. Шёпот воды
С наступлением сумерек город сжимался внутрь себя, будто затягивал тесный пояс. На окраине этот пояс был туже всего. Заборы хранили чужие крыши, лампы редели, асфальт становился крупным и рыхлым, как черная корка хлеба. Анна шла в эту тишину, стараясь не смотреть в темные окна домов, где шторы держались на булавках и веревках, а подоконники пахли сыростью. С утра она листала бледные дела, пыльные описи, и нигде не нашла ни свежей записи, ни понятного объяснения про ночные шумы. Только устные рассказы, выцветшие как газетная вырезка на солнечном стекле. Говорили, что у колодца шепчет вода и будто зовет по именам. Говорили охотно до порога читального зала, а там резко меняли тему, словно срабатывал невидимый табу.
Анна считала шаги, потому что шаги дают ритм, а ритм выстраивает внутри порядок. Она повторяла про себя: проверю место, отмечу звук, сравню направление. На рюкзаке болтался фонарик, пальцы мерзли даже через перчатки. Издалека схлынул гул центра, и осталась влажная пустота, в которой слышно, как старые ворота дышат на петлях.
Колодец стоял там, где начиналось поле с жесткими стеблями прошлогодней травы. Круглый каменный борт, обложенный плитняком, железная дуга ручки без ведра, короткая цепь, замкнутая на невнятный ржавый замок. Никаких привычных знаков благоустройства, никакой таблички с датой или легендой. Анна подошла ближе и почувствовала запах холодного камня и мокрой глины, будто кто-то только что поднялся из воды и прошел мимо. Тишина вокруг не была полной: по краю поля скользнул поезд, ломанный свет окнами полоснул мрак, и все снова схлопнулось.
Она взяла блокнот. Написала: колодец, северная окраина, вокруг сирень в запущенном виде, заброшенный палисадник, следы кошек, пустые кружки на ступеньках соседнего домика. Вода внизу не видна. Ледяной воздух облизал шею. Анна присела и прислушалась.
Сначала она услышала только ветер, который щупал брички забора и разучивал между досками одно и то же короткое слово. Затем где-то глубоко, на границе слуха, возникла вязкая дробь, будто стеклянный дождь шуршит по пустым банкам. Эта дробь перетекла в шепот. Не слова, а намек на слова, как будто вода репетирует речь и никак не находит подходящий звук.
Анна вздохнула и отступила на шаг. От сторонних разговоров оставалась в голове пружина. Недоверие, с которым днем на нее смотрели в киоске и в маленьком дворике у читального, слипалось с настороженностью сторожа. Сказали: в архиве шумы и жалобы давно закрыты, бери другие темы. Сказали: тут и без тебя все знают, что делать. Она улыбнулась в темноту, чтобы смехом разрядить это тугое. И улыбка не помогла.
Она включила фонарик и направила узкий луч в черную трубу колодца. Свет упал на каменные стенки, отполированные веками, на темные потеки, на белые ниточки от корней. Пятно уходило вниз, но вода не желала показываться. Анна наклонилась так, чтобы луч коснулся середины, и услышала отчетливо. Сначала просто близко, как шорох бумаги под ухом. Потом как едва бережное произнесение. Имя. Тихим раскатом через глотку камня вода сказала: Анна.
Она замерла. Фонарик уперся в ободок, луч дернулся и поплыл по стенке. Имя повторилось немного иначе, словно произносили его через другую челюсть. Не грозно и не ласково. Констатация. Анна.
Она отпрянула, споткнулась о корень, задела колодезный борт рукой. Кожа на пальцах зазвенела от холода, будто стекло. В голове мгновенно построилась рациональная лестница: акустика, дальний звук, чей-то шепот за спиной, случайное совпадение, игра ветра. Она огляделась. Поле было пустым. Серый домик с пустыми кружками смотрел дверью в сторону дороги. На крыльце скрипнуло перило и замолчало.
