Синий свет монитора дрожал, как болотный огонёк, выхватывая из темноты пальцы Анны – они метались по клавиатуре, холодной и липкой от конденсата, оставляя отпечатки на стрелках «вверх» и «вниз». «Баланс – это зеркало, которое отражает наши слепые зоны», – прошелестел голос в голове, голос семинара по корпоративной этике, который она пропустила месяц назад. Цифры плясали, сливаясь в серую рябь: 10 000 руб. – Резервный фонд. «Стоп, – она вцепилась в мышку, чувствуя, как пластмассовый корпус впивается в ладонь. – Я не… Я не создавала этот счёт». За окном, в чёрном зеркале ночи, вспыхнул и погас фонарь, осветив на мгновение её отражение – бледное, с тёмными провалами вместо глаз. Где-то в шахте лифта загрохотали тросы, будто гигантский механизм перезагружался, готовясь проглотить её вопрос.
Она потянулась за чашкой, но кофе давно остыл, оставив на дне гущу, похожую на трещины в высохшей земле. «Или создавала?» – голос сорвался в шёпот, ударившись о тишину. Папка с меткой «Архив» хрустнула, как старая кожа, когда Анна дёрнула её из стопки. Пыль взметнулась спиралью, закрутившись в луче настольной лампы, и она чихнула, стирая с документа пепел – нет, пепла тут не было, это просто тень от руки дрожала на строке «Автоплатёж активирован 15.09.2023». «Пятнадцатое сентября…» – дата звенела в висках, как стеклянный осколок. В тот день мать позвонила ей в последний раз, но Анна сбросила звонок – дедлайн, графики, квартальный отчёт.
Лифт застрял между этажами, издав металлический стон. Анна вдохнула резкий запах перегретого пластика и нажала «Отменить платёж». Экран завис, превратившись в чёрный прямоугольник, где её лицо отражалось теперь целиком – глаза широкие, губы поджаты. «Нет, нет, нет, – она ударила по клавишам, чувствуя, как под ногтями застревают крошки от печенья, съеденного на бегу. – Вернись, чёрт!» Внезапно монитор вспыхнул ослепительно-белым, выжигая сетчатку, и в тишине прозвучал щелчок – точь-в-точь как звук захлопывающейся мышеловки.
Когда зрение вернулось, на экране горела единственная строка:
«Резервный фонд – ваша страховка от свободы».
За спиной упала ручка, покатившись под стол, а в ушах зазвучал смех – хриплый, механический, как скрип несмазанных шестерёнок.
Мел скрипел, оставляя на доске белые шрамы, когда Марк обводил уравнение, сбившееся в углу – цифры сползали вниз, как слёзы. «Образование – это не конвейер, – прошептал он, сжимая ластик, крошки которого прилипли к потным пальцам, – но мы упорно штампуем детали». Солнечный луч, пробившийся через пыльные жалюзи, разрезал лицо Кати пополам: левая щека дрожала, правая была мраморно-неподвижна. Её тетрадь лежала раскрытой, страницы перекошены, будто кто-то рвал их в спешке. Листок с чужим почерком – аккуратным, без помарок – выпал на пол, и Марк поднял его, почувствовав, как шершавая бумага цепляется за заусенец.
«Почему? – он протянул листок, замечая, как её зрачки сузились, будто от вспышки. – Ты же решила контрольную на прошлой неделе. Сама». Катя втянула голову в плечи, будто школьная форма внезапно стала на два размера больше. За окном закричали вороны, и кто-то из класса захихикал – звук рассыпался стеклянными осколками. «Родители сказали… – она провела ладонью по краю парты, сдирая старую наклейку, – …что лучше списать, чем получить четвёрку». Последнее слово вырвалось шёпотом, словно «четвёрка» была ругательством.
