Дорогие читатели, если вы собираетесь познакомиться с
первой книгой, настоятельно рекомендую не читать дальше этого
предупреждения, чтобы в первом же предложении не получить жирный
спойлер.
С любовью, автор)
___
Я смотрел, как с грохотом отъезжает дверь ангара и думал только
об одном — удержаться. Не хочу ее терять, едва вернув. Я слишком
рано счел ее покорившейся — теперь чувствовал себя полным болваном.
Она обманула меня. Посмеялась. Она не должна была бежать, что бы ей
не предлагали. Кровь пульсировала во вздутых венах, казалось, они
вот-вот лопнут на висках, удары сердца отдавались в кисти рук.
Бросало в жар. Я сжимал кулаки, стискивал зубы, но слышал лишь шум
в ушах и далекий, почти нереальный скрежет железной двери.
Я видел, как напротив открытых ворот вышел наемник — норбоннец,
с которым я договаривался. Должно быть, редкий ублюдок — это часто
видно по роже.
— Мы прибыли.
Я смотрел не на него. Уже заметил девчонку, узнал, не замечал
никого, кроме нее. Луны бросали белесые отсветы, но я и теперь
видел, как пламенеют ее волосы. Она заметалась, когда обступили
солдаты, заглядывала в лицо одного из наемников, но они держали ее
под локти. Нет никого вернее наемника, почуявшего вкус больших
денег. Главное, чтобы твою цену никто не сумел перебить. Мою не
смогли. Ларисс был прав — старики оказались прижимистыми. Даже
Тенал, заинтересованный больше всех. Спесивый, жадный старый
болван!
Я пошел вперед, но норбоннец преградил дорогу:
— Деньги вперед, ваше сиятельство, иначе они пристрелят ее.
Чертов попрошайка. Деньги! Эти псы не видят ничего, кроме денег.
Я швырнул ему под ноги кошель, в мусор и пыль. Я бы с удовольствием
швырнул их в чан с дерьмом и смотрел, как он вылавливает золото,
ныряя с головой.
— Двести тысяч золотом, как договаривались.
Наемник отошел с дороги.
Она смотрела на меня, не в силах отвести безумный взгляд или
шелохнуться. Умирала от страха, знаю, и была права. Я се еще не
понимал, что именно сделаю. Все казалось мелким, недостаточным. Я
рисовал себе самые страшные картины, но тут же малодушно жалел ее.
Это совершенное тело, атласную кожу… Я уже ни в чем не был уверен.
Ни в чем.
Когда я подошел, она так и не опустила глаза. Страх парализовал,
сковал, обездвижил. Я коснулся ее гладкой щеки, чувствуя, как она
едва заметно вздрогнула. Эта дрожь передалась моим пальцам и
разнеслась с потоком крови по всему телу, стремясь к одной точке. Я
хотел ее прямо здесь, в этой пыли. Я взял ее за подбородок,
чувствовал, как мои пальцы прожимают до кости. Слышал, как часто и
обрывисто она дышит. Слез не было. Я отчаянно хотел видеть ее на
коленях, швырнуть к ногам, но сдержался. Это стоило сжатых зубов,
ломоты в челюсти и отчаянной боли в висках. Она моя головная боль.
Моя смертельная болезнь. И мое лекарство.
Я велел заковать ее, как преступника. Наблюдал за ее
беспомощностью, слушал как щелкают замки. И все еще не верил, что
она здесь. Когда ее вели к корвету, я слушал лязг цепей, и этот
звук истязал меня. Вопреки всему. Я знал, какими нежными и горячими
могут быть эти руки с тонкой белой кожей. Я знал, как впивается
сталь. Знал, что пока мы доберемся домой, на запястьях останутся
побуревшие полосы, которые потом станут синими. Но она беглая.
Беглая, черт возьми! Ларисс прав. Тысячу раз прав.
Я сел в свой катер с тревогой. Несмотря на конвоиров, цепи,
наглухо запертый корвет, я боялся, что она ускользнет, просочится
сквозь пальцы, как нагретый солнцем песок ее проклятого дома. Я
предпочел бы быть запертым вместе с ней, но понимал, что это не
лучшее решение. Нет, не из-за того, как буду выглядеть в глазах
своих же солдат. Мне больше нечего скрывать — я признался сам себе,
что одержим этой женщиной. И ненавидел ее за это признание. Пусть
так. Да, я одержим, я уничтожу каждого, кто встанет между нами. Я
боялся не сдержаться в темноте корвета. Боялся сам себя.
