Под каблуком у Золушки

Этот день изменил её жизнь навсегда. Но не ленивая судьба стала тому виной. Оксанка сама решила, что Кайрат должен стать её первым парнем.

Да, ей всего шестнадцать, а Каю двадцать. Но через неделю он укатит в столицу и может быть никогда не вернётся. А её родители улетели в отпуск. Эти два уникальных обстоятельства — пустая квартира и нечаянно обнявший её Кайрат — могли никогда не сложиться вместе. Но они совпали, и она рискнула.

— Я помогу, помогу, — устало встал Кайрат с залитой вечерним солнцем лавочки и забрал у неё мешок. — Я же сказал — помогу. Зачем ты его схватила?

Его голое горячее плечо скользнуло по её руке, когда он наклонился, и Оксанку бросило в дрожь от этого невинного прикосновения.

Вчера было ещё хуже. Вчера он столкнулся с ней в дверях.

Она выбегала из дома, а он заходил. Она налетела на него, оступилась, но он её подхватил и какую-то секунду держал в своих объятиях.

Она умерла, воскресла, а потом снова умерла, когда он её отпустил. И она помнила свой первый посмертный выдох и живительный вдох с запахом сырой травы и мокрых елей.

Вчера был дождь, и он пропитался его упоительной свежестью. А сегодня солнце и он пахнет жжёным сахаром и псиной. А нет, это не он. Это его сестра Данка сосёт самодельный леденец на зубочистке, и любопытный пёс Шарик тыкается носом ей в ногу. Испортили такой момент!

— Я думала донесу сама, — она пожимает плечами и делает за его спиной большие глаза Данке: «Я не виновата!». Её лучшая подруга разводит руками: «Да, ладно!»

Он поставил мешок перед калиткой и повернулся:

— Уверена, что он нужен тебе сегодня?

«Абсолютно. Стопроцентно. Железобетонно. Зуб даю, как уверена».

— Да.

— Тогда подожди, я хоть переоденусь.

И он уходит, тенью проскальзывая мимо, торопясь в обратном направлении в дом и делая широкие шаги.

Он смугл, черноволос и экзотически эффектен. Правда, Оксанкина бабушка с детства называла его «чуркой», но она и внучку свою называла «белобрысой конопатой дылдой». То белобрысой, то конопатой, хотя веснушки у Оксанки появлялись только к лету, а пшеничного оттенка волосы больше русые, чем блондинистые.

— Зачем тебе эта земля? — Данка вытащила изо рта леденец.

— Для цветов, — пожала плечами Оксанка.

— В августе? — недоверчиво сморщилась подруга.

«Вот пристала! Да, может быть, идея и не блестящая, но работает».

— Для комнатных же цветов. Кого подсыплю, кого пересажу.

— Тогда пусть несёт, раз обещал.

Правда, с количеством сырой огородной земли она, конечно, погорячилась.

Всю дорогу он молчал, а дотащив мешок до третьего этажа окончательно запыхался. Он тяжело опёрся руками о перила, опустив голову, пока она открывала дверь.

Дрожащие пальцы её не слушались, ключ третий раз промазывал мимо замочной скважины — она нервничала, она боялась, что он уйдёт.

Сумрак квартиры встретил их прохладой.

Он поставил неподъёмный мешок в прихожей и, задрав футболку, вытер вспотевшее лицо. Кубики пресса, плоская резинка трусов, острые щупальца татуировки, заползающей с бедра на живот — она увидела больше, чем могла вынести за один раз.

— Дашь водички? — он тяжело выдохнул.

Его не смутил её взгляд. Его, наверно, невозможно смутить. Это сейчас он поступил учиться в какой-то престижный институт, а до этого работал в стриптиз-клубе. И Оксанка боялась даже думать кем.

И она смотрела не на него, а на открытую за его спиной дверь. Если он её не закроет, она поглотит его как портал в параллельный мир — они больше вряд ли встретятся в одной галактике.

— Да, конечно. Водички.

На негнущихся ногах, выставив перед собой руки, как ржавый робот она прошагала на кухню. Робот с нечеловеческим слухом. Она слышала всё: как мягко щёлкнул замок, как трещали липучки на его сандалиях, как шлёпали его босые ноги по полу, и как заскрипел косяк двери под его навалившимся плечом.