Ветер дул с севера. Колючий,
пронизывающий, он шумел в кронах деревьев, изрезал прежде ровную
речную гладь изломами ряби, растрепал длинные каштановые волосы
Ривер, и в его протяжном шелесте ей чудилось ворчливое,
неодобрительное напоминание. И настоящее напоминание, сложенное
вчетверо письмо, жгло руки своей неотвратимостью.
В последние годы письма приходили всё
чаще, и ныне Ривер их даже не читала, лишь просматривала, не
вдумываясь особо в смысл, вложенный в ровные, выверенные строки с
непременными завитушками, в высокопарные выражения, за велеречивой
изысканностью которых угадывалась несбывшаяся мечта автора о сцене.
Кейрену Ривер писем не показывала. Зачем? Любимому супругу лучше не
знать, какой ценой выкупила она его жизнь.
Никому не стоит знать.
Но Шерин не унималась. Присылала
письмо за письмом, напоминала, зудела, словно комар над ухом.
Долг крови. Ривер обещала, что
однажды уплатит его, – от откупа нельзя отказаться, нельзя не
согласиться на него. Она поклялась ликом полной луны и кровью
предков, и вот, похоже, пришёл её черёд отдать то, что просят.
Когда-то Ривер надеялась наивно, что с течением времени всё если не
забудется, то отступит, померкнет, потеряет былую ценность. Что
расстояние сотрёт память, благоразумие возьмёт вверх над древними
обычаями, а у Шерин родится мальчик. В конце концов, мальчики
рождались чаще и чем Шерин лучше других? Что до предназначения… кто
в него верит сегодня? Кейрен не верил, и Ривер делала вид, будто
тоже считает проявление высшей воли глупостью и выдумкой.
Только клятвы нельзя нарушать, нельзя
ими пренебрегать – боги и наказать могут того, кто не держит своего
слова, при свидетелях данного. А Ривер не хотела потерять ни мужа,
ни старшего сына.
Опустившись на корточки, Ривер
извлекла из небольшой чёрной сумки, лежавшей на земле, платочек.
Разложила перед собой и начала рвать письмо на мелкие клочки,
следя, чтобы каждый остался на льняном голубом квадратике.
Осторожно выровняла в кучку, достала мешочек и, растянув горловину,
высыпала на платок несколько алых розовых лепестков. Добавила
крошечную перламутровую жемчужину, бережно хранившуюся в футляре во
внутреннем кармане сумки. Мешочек и футляр Ривер убрала обратно, а
платок связала за уголки. Затянула потуже, чтобы ничего из
содержимого не выпало, выпрямилась, взвешивая в руке. Река текла
под обрывом, неторопливая, искрящаяся в лучах солнца, то и дело
выглядывающего в прорехи в плотных белёсых облаках.
Услышит ли морская богиня просьбу
Ривер, примет ли приношение?
Лишь время покажет.
И Ривер, размахнувшись, бросила
платок в воду. Несколько минут стояла неподвижно, прикрыв глаза,
повторяя мысленно даже не просьбу – мольбу. Затем опустилась на
колени.
Река подхватила приношение и понесла
его на запад, к морю, а с усыпанной старой хвоей земли поднялась
бурая волчица, встряхнулась и, зажав в пасти лямку сумки, потрусила
в лесную чащу.
Какая мурена неощипанная дёрнула меня
воспользоваться этой звериной тропой?! И вообще в лес углубиться?
Держалась бы берега, всё проще было бы. При малейшем признаке
опасности нырнула бы в воду и пусть попробуют меня из реки
выловить! А в чаще что я могу? Бегаю и то отвратительно.
Искомая тропа давно осталась где-то
там, в неизвестности, а я насмерть перепуганным зайцем петляла
между деревьями, перепрыгивала через торчащие из земли толстые
корни и сухие ветки. Под лёгкими сандальками на босу ногу хрустела
прошлогодняя листва, дышалось тяжело, в боку немилосердно кололо. И
ведь не убежать – всё равно догонит. Не укрыться – почует,
выследит, найдёт. Река – вот моё спасение, но кто бы подсказал, в
какой стороне относительно меня она находится?
