Тишина – это не отсутствие звука. Это заблуждение тех, кто никогда не знал её истинной природы. Настоящая тишина наступает, когда звучать становится нечему. Она была его домом, колыбелью и, как он думал, последней могилой. Состоянием абсолютного покоя, где нет ни прошлого, ни будущего, а есть только бесконечное, всеобъемлющее «сейчас».
Мир, в котором он впервые осознал себя, умирал не в огне и грохоте. Его смерть была похожа на медленное, величественное угасание. Его звёзды, когда-то синие гиганты, одна за другой превращались в багровые, остывающие угли. Их термоядерные сердца, бившиеся миллиарды лет, останавливались без вспышек и прощальных салютов. Они просто переставали быть.
Он парил в пустоте между ними, провожая каждую. Его память хранила имена, которые он давал им сам, когда они только собирались из первозданного газа. Теперь их не было. Не было и планет, когда-то согретых их светом. Одни превратились в ледяные глыбы, дрейфующие в вечной ночи. Другие рассыпались в пыль.
Он не чувствовал скорби. Эмоции – привилегия тех, кто живёт в потоке событий. Он же был вне этого потока, и в нём оставалось лишь ощущение завершённости. Словно кто-то дочитал бесконечную книгу и аккуратно закрыл её. Конец. Он остался один в этой закрытой книге, и пустота снова стала плотной, первозданной. Он закрыл сознание, готовясь к великому покою небытия, но тишина заговорила.
Внутри неё, в самой её сердцевине, возникло движение. Первый удар невидимого сердца. Глухой, едва уловимый толчок, от которого по пустоте пошла рябь. Пульс нового начала. И он, вместо того чтобы уснуть вечным сном, повернулся к этой пульсации. Впервые за неисчислимые циклы он сделал выбор. Его любопытство оказалось сильнее усталости.
Из точки, где биение было сильнее всего, родилась новая Вселенная. Учёные назвали бы это Большим Взрывом, но это был не хаос. Это был акт творения, высший порядок. Плавное разворачивание пространства, будто распускался гигантский лотос. Из его сердцевины хлынули потоки энергии, сгущаясь в материю. Всё происходило по знакомым законам, но в них появилась новая переменная. Свобода. Неуловимая возможность, которой не было в прошлом, идеально выверенном, но обречённом мире. Словно в старую, безупречную мелодию добавили одну живую, импровизированную ноту, меняющую всё.
Он смотрел, как рождаются первые звёзды. В их недрах ковались новые элементы – углерод, кислород, железо. Кирпичики будущей жизни. Галактики закручивались в спирали, похожие на руны погибшего мира. Музыка была та же, но аранжировка стала сложнее.
И он снова стал странником – уставшим, но вечным. Его взор проникал сквозь эоны, он видел миры, где жизнь пыталась зародиться, но проигрывала слепой стихии. Память его хранила образ планеты, где кремниевые формы жизни в океане аммиака тысячелетиями строили колонии, так и не обретя индивидуального сознания и оставшись единым дремлющим организмом. Вечный сон без сновидений. Он видел и другие крайности: цивилизации, чьи города из света и песни, длившиеся миллионы лет, были безжалостно уничтожены взрывом их солнца. Великие, но трагичные наброски. Уроки вселенской хрупкости.
В некоторых мирах жизнь достигала немыслимых высот. Он помнил цивилизацию крылатых существ, обитавших в плотной атмосфере газового гиганта. Их домом был безбрежный океан воздуха, их языком – цвет и свет, а их танец в небесных потоках был чистым воплощением радости бытия. На мгновение ему показалось, что идеал найден.
А потом пришла тень, искажающая свет. Его вечный оппонент. Невидимый, но осязаемый, как внезапный холод, как фальшивая нота в безупречной симфонии. Его влияние было тонким, как яд, просочившийся в воду – яд эгоизма, яд отделённости, яд соблазнительной идеи, что «я» важнее, чем «мы». В обществе крылатых появилось то, чего они никогда не знали. Их танец превратился в борьбу. Через несколько поколений от их великой цивилизации не осталось ничего, кроме воспоминаний в его вечной памяти.
