– Андри, – проникновенно сказал Матеуш Стасяк. – Имей
совесть.
– Совесть? – Андри Конли, небрежно облокотившийся на барную
стойку, насмешливо приподнял бровь. – Хочешь сказать, будто знаешь,
что это такое?
Я тоже невольно улыбнулась, прикусив коктейльную соломинку.
Сочетание в одной фразе Стасяка и совести – и впрямь почти
оксюморон. Сказала бы «совсем», но это всё же будет несправедливо
по отношению к Стасяку. Держать слово Матеуш, надо отдать ему
должное, всё-таки умеет.
– Ты уже проиграл мне целое состояние. И, не выплатив старых
долгов, продолжаешь делать новые. Сколько ты вчера продул на
последнем бое?
– Это не считается, – отмахнулся Конли. – Ты опаиваешь своих
гладиаторов. Я не плачу за грязную игру.
– Кто опаивает гладиаторов? Я?! Да никогда в жизни! – Стасяк
столь убедительно изобразил оскорблённую невинность, что не знай я
точно, что он говорит правду, тоже никогда бы ему не поверила. – Я
дорожу своей репутацией. И здоровьем моих гладиаторов.
– Ха-ха, смешная шутка. Только вчера одному из них сломали
шею.
- Он всё равно бы долго не протянул, – отмахнулся Матеуш. – Но
Крис всегда в отличной форме, иначе я его на арену просто не
выпускаю.
Я невольно оглянулась на то, что Стасяк называл ареной.
Вообще-то не самое подходящее определение – арена должна быть
круглой, а засыпанное песком и накрытое клеткой из толстых
металлических прутьев углубление в полу было четырёхугольным. Но
тем не менее название прижилось, да и в какая разница, точно
соответствует слово или не совсем, если оно верно отражает
суть?
В этот час клуб «Игривая кобылка» был тих и пуст. Зал был
погружён в темноту, сквозь которую едва проступали зрительские
ряды. Освещалась только стойка бара, за которой стоял Стасяк. Я
сидела рядом на высоком табурете и потягивала коктейль, пытаясь
растянуть последние капли до конца разговора. Можно не сомневаться,
стоимость напитка Матеуш педантично удержит из моего гонорара. А
попробуй обвинить его в мелочной скупости – и он лишь непонимающе
посмотрит, недоумевая, что можно найти в этом
предосудительного.
– Да ладно тебе, Мат, – говорил тем временем Конли. – Ты должен
быть мне благодарен уже за то, что я заглядываю в твою дыру и делаю
тебе рекламу.
– Андри. Ты ведь понимаешь, что здесь – не благотворительное
общество. Если я начну прощать долги, то «Кобылка» в два счёта
прогорит, и я пойду по миру.
– Ты ещё слезу пусти, – фыркнул Конли. – Да твоя «Кобылка»
собирает больше денег, чем все остальные притоны Окраины вместе
взятые. Ты даже за стакан воды дерёшь, словно это натуральное вино,
а у твоих девиц, – он кивнул на меня, – между ног, должно быть,
чистое золото. Иначе их цены не объяснить.
– И всё же, Андри, – Стасяк наклонил круглую лысую голову к
плечу, – долги следует платить.
– Или что? На порог мне не пустишь?
– Или ты оставишь эту неприятную обязанность своим
наследникам.
– Ого, – Конли сощурился. – Кажется, мне тут угрожают?
Пара громил, до тех пор стоявших на границе светового круга,
мгновенно придвинулись ближе. На благодушном лице Матеуша не
дрогнул ни единый мускул. Только руки продолжали суетливо протирать
и без того безупречно чистые стаканы – бармены «Кобылки» своё дело
знали. Но лишь человек, совсем не знающий Матеуша Стасяка, принял
бы это за признак нервозности. Его руки всегда пребывали в
безостановочном движении, и когда они ничем не были заняты, хозяин
размахивал ими, потирал или всплёскивал, как чувствительная дамочка
– но только не оставлял лежать спокойно.
– А-андри, – укоризненно протянул он. – Что за детский сад? Ты
же взрослый, солидный человек. Откуда это сопливое упрямство?
– Значит, так, – Конли больше не улыбался. – Слушай сюда, ты,
мешок сала. Я сам решаю, кому и сколько я должен. Уяснил? И только
попробуй что-нибудь выкинуть – клянусь, от твоей жалкой норы
останется груда углей. И чтобы сегодня вечером мой любимый столик
был готов как обычно, и если хоть одна собака у тебя заартачится,
когда я захочу сделать ставку – пеняй на себя. Я внятно
выражаюсь?
