— Я, кажется, беременна, — шепчет Ия, закрывает глаза и
продолжает еще тише, — от твоего мужа, Ада.
За долю секунды я испытываю радость за лучшую подругу, которая
давно мечтает о ребенке, немое недоумение и шок.
Может, это шутка такая?
— Прости, — сипит она, а я откладываю ручку и закрываю
ежедневник, в котором минуту назад сделала пару заметок. — Я не
хотела… так получилось, Ада, — всхлипывает и поднимает на меня
взгляд, — Мы не хотели…
— Самое время сказать, — медленно выдыхаю я, — что это глупая
шутка.
— Нет.
В ушах нарастает звон, который обращается в гул, а затем все
обрывается тишиной, в которой я слышу, как бьется мое сердце.
— Ада… Ада!
Голова кружится. Под носом и на губах мокро. Чувствую вкус
соленого железа.
— Ада…
Ия бледнеет, хватает салфетку и протягивает мне. Касаюсь губ. На
пальцах — кровь. Алая.
— Ада…
— Замолчи.
Встаю. Ноги, будто чугунные. Тяжелые и не гнутся.
— С вами все в порядке? — ко мне подскакивает молодой
официант.
Не больше двадцати. И мой муж когда-то был таким. Неловким,
угловатым и вихрастым.
— Где уборная?
— Прямо и налево.
— Спасибо.
Касаюсь его плеча, отодвигая в сторону, и на его белом рукаве
остается пятнышко крови.
— Может, скорую?
— Нет, — шепчу я. — Это давление…
Дышать тяжело, кровь стекает уже на подбородок. На меня обращены
десятки испуганных и растерянных взглядов. Я испортила людям ранний
ужин.
В уборной набираю в ладонь холодной воды. Промываю нос от крови,
затем смачиваю салфетки.
— Ада… — в уборную проскальзывает Ия, прижимая к груди мой
ежедневник.
Запрокидываю голову и прикладываю холодные салфетки к носу.
— Ты в порядке?
Закрываю глаза. Тошнит. Мы с ней дружим с первого класса.
Двадцать пять лет.
— Ада…
— Умоляю, скажи, что это розыгрыш, — сдавленно отзываюсь я. —
Что это шутка… Ия… умоляю…
Из тридцати двух лет моей жизни двадцать пять я знаю Ию. Она
стала не просто подругой за это время, а частью моей семьи.
— Нет, это не шутка, Ада. Матвей и я…
— Нет, — шепчу я и выкидываю окровавленные салфетку в урну.
Опираюсь дрожащими руками о раковину. — Нет, — выдыхаю и кричу, —
Нет! Нет! Нет! Ты не могла!
Разворачиваюсь к Ие, которая всхлипывает и вся съеживается:
— Нет! Вы не могли! Ты лжешь!
Нет, не лжет. Прижимаю кулаки ко лбу, медленно выдыхаю и сипло
шепчу:
— Только не он… Только не Матвей… Нет, Ия… Господи…
— Мне жаль.
— Жаль? — растерянно переспрашиваю я.
— Я его люблю, Ада, — опускает взгляд. — И мне правда жаль… Я не
хотела…
— Пошла прочь…
Я знать не хочу, как долго она меня с Матвеем обманывала. Не
сейчас. Сейчас я едва стою на ногах, а мысли гнилой черной массой
растекаются в голове.
Меня предали два самых близких человека. На одного я потратила
двадцать пять лет, а с другим прожила четырнадцать лет в браке. И я
думала, что в счастливом и крепком браке.
— Я ему еще не говорила, — сипит Ия. — Матвей еще не знает.
— Оставь меня, — хрипло отзываюсь я и чтобы не упасть,
приваливаюсь спиной к холодной стене.
— У нас случайно все закрутилось, — по ее бледным щекам текут
слезы. — Ада… я не хотела делать тебе больно. Не хотела, — опять
всхлипывает, — и Матвей не хотел. Так получилось… Я не хочу тебя
терять… У нас все так сложно…
Я хочу схватить ее за волосы и ударить лицом о кафель. Так
сильно, чтобы разбить нос.
— Ада, и я так ребенка хотела. У меня ведь никого нет…
Мерзкая дрянь. Продолжает и продолжает вгонять в мое сердце
ржавые гвозди.
— Мне было так плохо все это время, Ада. Я тебе в глаза не могла
смотреть.
— А сейчас можешь?
— Я понимаю, — кладет мой ежедневник у раковины и отступает к
двери, — тебе нужно время. Ада… Я люблю тебя. Ты же знаешь, я за
тебя в огонь и в воду.
— И в кровать к моему мужу, — блекло шепчу я и не моргаю. —
Очень самоотверженно. У меня аж слов нет…
