Каменный Ворон встрепенулся. Облаком взмыла вверх черная с
серебряной искрой пыль, что прежде крепким панцирем укрывала
иссиня-черные перья, голову и мощные когтистые лапы. Ворон
медленно, не торопясь переступил с одной ноги на другую. Наклонил в
бок маленькую голову, ничем уже не отличаясь от живой птицы.
Тысячу раз Лара слышала эту историю
от няньки-Акулины, и ведь верила – всем сердцем верила каждому ее
слову! Но все равно не чаяла глядеть на то собственными
глазами.
— Ты видишь это? Видишь, Конни? – не
выдержав, зашептала девочка и судорожно вцепилась пальцами в
холодную ладошку друга.
— Чшш! – прозвучало строгим
ответом.
И то правда… Лара запоздало выругала
себя: Ворон их заметил. Быстро повернул головенку, и его правый
глаз поймал лунный свет. Замер, уставившись точно на детей.
Ей-богу, он изучал их в этот самый
миг и о чем-то думал – Лара могла бы поклясться в этом собственной
жизнью!
Но мальчик крепче сжал ее ладонь, и
Лара подумала, что, не будь его рядом, она бы тотчас умерла от
страха. Впрочем, если бы не Конни, то Лары и вовсе не было бы на
Ордынцевском кладбище в такой час…
А потом Ворон взмахнул крыльями и
плавно сорвался с насиженного места. Он двигался бесшумно и
зловещим карканьем не собирался нарушать тишину. Словно до сих пор
был неживым.
Полетел, конечно, к Замку. Замком на
побережье называли Ордынцевскую усадьбу – за зубчатые стены и
высокую круглую башню, сплошь увитую плющом. В той башне жил и
скончался старый граф – последний из рода Ордынцевых. А еще колдун,
как рассказывала о нем нянька-Акулина.
Акулина тоже старая. Прежде служила
экономкой в усадьбе и видела графа еще живым – высоким, чернобровым
красавцем с таким взглядом, что… в этом месте рассказа нянька
всегда залихватски говорила: «Ух!». Улыбалась, и ее морщинистые,
иссушенные морским ветром щеки покрывались легким румянцем.
«Это ж сколько было бы нынче старому
графу лет?..» - задумалась вдруг Лара и, тихонько шевеля губами,
принялась подсчитывать.
Да не досчитала: Конни с
решительностью, перед которой девочка благоговела всей душой,
скомандовал:
— Идем.
Бесшумно он спрыгнул с ветки
могучего дуба, где дети устроили выжидательный пункт. Чуть пригнув
голову и не разгибая колен, побежал прямиком к склепу – старинной
графской усыпальнице, на верхушке которой прежде и восседал
каменный Ворон, сделавшийся нынче живым.
Лара тоже прыгнула, почти не
колеблясь. Раньше надо было раздумывать, когда Кон объявил ей, что
поспорил с мальчишками с Болота, будто влезет в графскую
усыпальницу. А теперь-то толку?
Правда, девочка запуталась в юбках и
пребольно ударилась коленкой о выступающий корень дуба. Но не
ойкнула даже – сцепив зубы, прихрамывая, засеменила следом.
— Учти, вздумаешь реветь – живо
домой отправлю. К мамочкиной юбке! - строго-настрого предупредил
Кон перед их вылазкой.
Девочке тогда стало страсть как
обидно. Она и сама знала про себя, что плакса – но зачем лишний раз
попрекать? И если уж приспичит, то, скорее, она побежала б к
няньке-Акулине, чем к маме-Юле. Матушка-то ей реветь тоже
запрещает, еще построже Кона.
Потому и решила девочка, что, как бы
ни было страшно там, в склепе, как бы ни тряслись ее коленки, и
чего б она ни увидела – не вскрикнет. И уж точно не расплачется.
Ей-богу, лучше умрет на месте!
…Дверь старинной усыпальницы
поддалась на удивление легко: всего трижды Кон ударил по навесному
замку булыжником. Пахнуло могильным духом и сырой землей. Кон и тот
замешкался. Но упрямо свел брови и опять скомандовал:
— Идем.
Внутри, не размыкая рук, помогая
друг другу, дети долго спускались по щербатой каменной лестнице.
Пока не осознали – пришли. Внизу было темно, хоть глаз выколи. В
проем распахнутой двери усыпальницы немного проникал бледный свет
луны, но он освещал только лестницу, а стоило сойти с нее, как
детские фигуры погрузились во тьму.
