Если ты любишь — сразу скажи об
этом.
Иначе этот момент просто
пройдет.
(х/ф «Свадьба лучшего
друга»)
Я выключила компьютер, засунула в
сумку ежедневник и устало и вместе с тем как-то удовлетворенно
оглядела пока еще свой кабинет. Пока еще — но совсем ненадолго,
потому что уже через десять минут последний рабочий день начальника
экономического отдела ТК «Горский» Юстины Борисовны Лукьянчиковой
закончится, и этот кабинет станет ей чужим. Но пока это еще была
моя территория, и я оглядывала ее, отмечая мелочи так, как делала
это всегда.
Тамара так и не доделала расчеты по
договору, а ведь просила же ее закончить сегодня. Лена оставила на
столе лак для ногтей, радует, что заметила это я, а не, упаси
господи, Михаил Владимирович, иначе был бы ор до потолка. Наталья
распечатала приказы на поощрение еще с утра, а на подпись так и не
отдала. А, да, Чернышев в отпуске, пока согласовывать некому. Ну
начала хотя бы с начальника автотранспортной службы; пока Сусанин
опомнится, главный инженер как раз и выйдет.
Я подошла к Лениному столу и убрала
лак в ящик, к десятку других. Да у нее тут целый склад. Ладно,
пусть с этим разбирается новый начальник. Я свое оттрубила, от зари
до зари, что называется, я устала, я ухожу.
Я провела пальцами по своему
безупречно пустому столу, еще раз огляделась, словно прощаясь — да
и на самом деле прощаясь, — и вздохнула.
Пыль, солнце, высушенный
кондиционером воздух. Место, где я провела последние три года,
пройдя по карьерной лестнице от экономиста до начальника отдела за
каких-то шесть месяцев, а все остальное время... Кто былое помянет,
тому глаз вон, так что не будем поминать. Пусть со мной уйдет
только хорошее.
— Ну, вот и все, — сказала я цветам
на окне и портрету Путина над ксероксом. — Прощайте.
Дверь позади меня неожиданно
открылась, и воздух из коридора ворвался внутрь. Ударил в меня в
спину, заставив поежиться, хоть и было совсем не холодно. Вынудил
замереть, когда ноздри почувствовали запах — его запах,
хоть я и убеждала себя изо всех сил, что его не запомнила.
Сандал, кедр, что-то еще
столь же неуловимо пряное. Как будто какой-то феромон — говорят, их
ты ощущаешь не носом, а якобсоновым органом, который остался у нас
от животных. Ты даже не успеваешь понять — а тело уже отреагировало
и решило за тебя, что этот запах — самое прекрасное, что ты
когда-либо чувствовала, а значит, тебе срочно надо оказаться к его
источнику как можно ближе.
Мое тело решало так каждый раз,
когда чувствовало кедр и сандал — и что-то еще, бывшее
такой же неотъемлемой частью образа замдиректора по экономике и
финансам Ростислава Евгеньевича Макарова, как и ямочка на его
правой щеке. Ему — то бишь моему телу — было все равно, что и я, и
Ростислав Евгеньевич — люди несвободные, что у него есть жена и
сын, что у меня есть мой заботливый и ревнивый Лукьянчиков, за
которого, между прочим, я вышла замуж вроде бы даже и по любви.
Ему было все равно.
Оно упорно намеревалось доказать
мне, что у меня и Ростислава Макарова есть много общего, и для
того, чтобы это общее наконец-то хорошенько разглядеть, мне нужно
всего лишь улечься с Макаровым в постель.
Я уходила с работы не из-за
Макарова.
Но я хотела покинуть свой кабинет,
не простившись с ним.
Я обернулась, кривя губы в нервной
улыбке, так не похожей на ту, что расцветала на моем лице при
встречах с ним раньше. Перед внутренним взором мелькнула я сама:
черная юбка-карандаш, темно-синяя блузка с рукавами до локтя и
белыми манжетами, строгий пучок. Вежливая улыбка очень даже к
месту.
Но почему не улыбается в ответ
он?
— Юстина Борисовна, не знал, что вы
увольняетесь. — Ростислав придержал полуоткрытую дверь рукой, но
порога не переступил, так и остановился на границе ничьих и пока
еще моих владений.
