Глава 1. Победитель в цепях
Город, проснувшийся в новой эре
Первое утро в завоёванном Биледжике… Что за странное, непривычное чувство! В воздухе – густая, почти липкая тишина. Даже петухи где-то кричат вяло, будто устали спорить с неизбежным. Всё вокруг замерло. Город словно прислушивается к собственному дыханию – притихший, настороженный.
Византийцы, прежние хозяева, забаррикадировались в домах, задвинули щеколды, каждый уселся в углу поплотнее. Дрожащие мысли у всех одни и те же: ждать? Бояться? Или бежать? Перед глазами мелькают ужасы – yağma (я́гма – грабёж), кровь, пожары… Разве не так всегда бывает, когда приходят завоеватели? Разве оставляют они что-нибудь целым?
Но на улицах всё иначе. Абсолютно иначе. Вместо орущих разбойников – воины Кайы. Суровые, сдержанные, они не сводят глаз с переулков. Не мародёрствуют, не тащат вязанки добра – лишь патрулируют улицы, будто охраняют покой, которому вчера ещё объявили войну.
Всё потому, что Осман сдержал слово. Да, слово оказалось крепче любого меча! Он пришел не как разрушитель, не как безликий завоеватель, а как новый sahip (сахип – хозяин, владелец). Именно так.
Когда солнце ещё только пробиралось сквозь щели старых крыш, Осман, пошатываясь, вышел из цитадели. Ладонь сжимала посох – не из-за важности, а чтобы не выдать слабости: рана давала о себе знать. Но шаги уверенные. Глаза цепляются за каждую мелочь: здесь ещё дымится залатанная крыша, там только достают из печи ekmek (экмек – хлеб)… Жизнь медленно просыпается.
Люди встречают его взглядами. Кто-то смотрит испуганно, кто-то – с тихой, затаённой злобой, а кто-то тайком, сквозь щёлочку жалюзи, с каплей надежды. Завоевать город мечом – что может быть проще для воина? Но завоевать kalp (кяльп – сердце) чужого города – вот она, главная zafer (зафер – победа). И для этого битва только начинается…
Цена победы и молчание брата
Победа… Она имеет вкус железа на губах и горечь в сердце. Радость здесь – гостья ненадолго. Стоит прислушаться чуть внимательнее – и вместо ликования слышишь тянущее, тяжёлое молчание. Тишина такая, что будто сама земля не решается вздохнуть у стен этого города.
В центре лагеря Кайы, под синим куполом неба и плачущими ветрами, кипела подготовка к погребению павших. Здесь, на узорчатом kefen (кефен – погребальный ковёр), недвижимо лежало тело Конур-альпа – воина, брата, друга. Всё вокруг застыло на грани между молитвой и отчаянием.
У самого тела… Аксунгар. Он сидел, как высеченный из скалы. Часы шли один за другим, солнце перекатывалось по небу, а он не пошевелился даже на волосок. Не сказал ни слова, не издал ни одного звука, даже глаза не отвёл от умиротворённого, словно уснувшего навсегда, лица Конура.
– Как он сидел, так уже никто не сидит: ровно, прямо, будто держит всё небо на своих плечах. Лицо его – маска, taş (таш – камень): ни дрожи, ни морщинки, одно только безмерное молчание. А в глазах – океан боли, безбрежный, тянущий всё за собой в какую-то ледяную тьму. Смотреть? Почти невозможно. Хуже обнаружить себя в этом взгляде, увидеть в нем отражение своего горя.
Бамсы и Тургут – друзья из одной крови – пытались подойти, поддержать, сказать хоть слово. Кто-то приносил воду, кто-то сжал плечо – но всё напрасно. Аксунгар не слышал, не чувствовал, не жил чужой суетой возле себя.
Он остался один на один со своей vefa (вефа – долг, верность) и своей тишиной. Искупление оказалось дороже самой победы – оно стоило жизни брата. Того самого, что простил его перед последним сном.
Он – герой. Такой героизм, что легенды сочиняют. Но в этот миг Аксунгар был себе не героем, а главным suçlu (сучлу – виновник, преступник) этого мира. И нет боли страшнее, чем жить с этим…
