Мари
«Мой дом – моя
крепость», – этот английский афоризм как нельзя лучше подходил к
особняку моего мужа.
Посторонний взгляд не сумел бы
рассмотреть в деталях замок семейства Миллеров, стилизованный под
старину. Окружённый ухоженным парком и высокой оградой, он прятался
от посторонних глаз, только шпили башенок золотились на солнце.
Вот уже полгода я жила в этой
крепости. Сюда привёз меня Генрих. Он наплевал на мнение родителей,
не согласных со скоропалительной свадьбой, не обратил внимания на
уговоры друзей и знакомых.
– Только Мари станет моей женой! –
заявил он на первой встрече с родственниками. – Никто больше не
нужен!
Мы сидели в дорогом ресторане
напротив родителей Генриха. Жених держал меня за руку, а я
цеплялась за его пальцы, как за спасательный круг, настолько
тряслась от ужаса перед людьми старинного рода фон Миллеров.
Смотрела на их прямые спины, строгие вытянутые лица и презрительно
сжатые губы, а в коленках рождалась дрожь. Я старательно прижимала
каблуки к полу, чтобы они ненароком не начали выбивать чечетку.
– Генрих! – мать заламывала руки и
взывала к благоразумию сына. – Зачем тебе нужна эта славянская
шлюха?
Эта светская элегантная дама,
видимо, думала, что скромная русская танцовщица без роду и племени
ее не понимает.
Но я понимала. Ещё как понимала! И
вздрагивала каждый раз, когда слышала грубое слово в свой адрес. Я
изучала немецкий язык в школе, окончила три курса лингвистического
факультета, где были отличные преподаватели. Их старания помогали
мне разбираться в тонкостях и оттенках чужой речи.
– Мари не шлюха! – вспылил Генрих. –
Я женюсь на девственнице. Ты даже не представляешь, какая это
редкость в наше время!
– Это в России редкость. Там только
нищие и проститутки живут! – взвизгнула мать, – А в Германии...
– Дорогая, не нервничай, у тебя
поднимется давление, – муж, Отто фон Миллер, представительный и
важный мужчина с бородкой клинышком, поправил роговые очки и
успокаивающе пожал ее пальцы.
Но цветущий вид этой особы никак не
напоминал о предполагаемых болячках. Ухоженная, с гладкой кожей,
наверняка обколотой филлерами или ботоксом, дама нервно махала
перед лицом надушенным платочком и всхлипывала.
Я скосила глаза и посмотрела на
Генриха. Мы были знакомы уже несколько недель. Всегда вежливый,
предупредительный, элегантно одетый в строгий костюм, он казался
мне образцом мужчины.
Я любовалась высоким лбом, ясными
голубыми глазами, соблазнительным очертанием губ и млела от
счастья. Генрих зачесывал волосы назад, и они лежали в строгой
прическе, прядка к прядке, как солдаты в шеренге. Мой очень
красивый и строгий профессор права. Люблю тебя нежно!
Вот и сейчас он сидел, высоко подняв
подбородок и, кажется, совершенно не волновался, уверенный в своих
желаниях и правоте. От тепла, сжимавшего сердце, и счастья у меня
чуть не закапали слёзы. За что? За какие заслуги мне,
двадцатилетней девчонке, достался такой бриллиант? Да я для него...
на все пойду! Все вытерплю, все сделаю, чтобы только удержать возле
себя.
– Мама, не сочиняй сказки! –
неожиданно засмеялся Генрих. Строгие черты разгладились, лицо стало
милым, как у проказливого мальчишки. – Ты забыла, где я работаю? Да
на студентках, живущих самостоятельно с восемнадцати лет, пробу
ставить негде! Так и лезут в кабинет! Готовы раздеться прямо на
лекции и показать свои прелести.
– О Боже! Я тебе не верю! –
всхлипнула фрау Миллер. – Я понимаю, молодость, жажда
экспериментов... Но жениться зачем… на этой?
– Так надо! – отрезал Генрих и
прекратил пустой разговор.
Я несмело подняла глаза на жениха. С
одной стороны, мне была приятна его защита, а с другой, насторожил
этот металл в голосе, после которого мать сникла и опустила плечи,
а отец молча опрокинул рюмку шнапса.
