Тайна дома на Милгрейв-роуд

Дождь не просто шёл – он вгрызался в город. Капли стучали по стеклу, как пальцы нетерпеливого посетителя, требующего впустить его – хоть в дом, хоть в душу. Я сидел у окна, поджав ногу к креслу – старая привычка с тех пор, как пуля в Афганистане оставила мне не только шрам, но и странную потребность чувствовать, что земля всё ещё подо мной. В руке – газета, вчерашняя, с заметкой о пожаре на складе тканей в Ист-Энде. Ничего важного. Ничего, что могло бы вырвать меня из этой мягкой, тёплой, уютной ловушки, в которую превратилась моя жизнь после возвращения в Лондон.

Именно в этот момент – когда я думал, что худшее позади, а лучшее… вовсе не обязательно впереди – в дверь постучали.

Не вежливо. Не терпеливо. А отчаянно. Так стучат, когда за дверью – не гость, а беглец. Или гонец с дурными вестями.

Я отложил газету. Встал – медленно, чтобы плечо не заныло. Открыл.

На пороге – мужчина. Лет пятидесяти. Промокший до нитки. Лицо – как смятая бумага: бледное, в складках, с глазами, полными не столько страха, сколько недоумения. В руках – шляпа, которую он мял, как будто это был последний якорь, удерживающий его от падения в бездну.

– Капитан Рейнфорд? Арчибальд Рейнфорд? – выдохнул он, едва переступив порог.

– Он самый, – ответил я, отступая в сторону. – Проходите. Вы промокли. Чай? Виски? Коньяк?

– Чай. Горячий. Очень горячий, – прошептал он, сбрасывая пальто, но не выпуская шляпу из рук.

– Меня зовут Джордж Харпер. Я управляющий в доме на Милгрейв-роуд. У сэра Эдмунда Вейна.

Я кивнул. Налил кипяток в фарфоровую чашку – ту, что с трещиной на ручке, но с таким вкусом, что отказаться от неё – преступление. Подал.

– Что случилось, мистер Харпер?

Он сделал глоток. Дрожащими пальцами. Поставил чашку. Посмотрел на меня – прямо, без прикрас.

– Сегодня ночью, в два часа тринадцать минут, в библиотеке дома сэра Вейна раздался выстрел.

Я не моргнул. Не вскочил. Просто… замер. Как будто кто-то выключил звук в мире.

– Кто-то ранен?

– Никого не нашли.

– Мёртв?

– Тела нет.

– …Что?

– Тела. Нет. – Он повторил медленно, как будто сам не верил. – Дверь заперта изнутри. Окна – закрыты, заперты изнутри же. На полу – следы крови. Пистолет. И… ещё кое-что.

– Что?

– Монета. Очень старая. С каким-то гербом. Я таких никогда не видел.

Я встал. Плеча почти не чувствовал – адреналин, как всегда, был лучшим обезболивающим.

– Вы уверены, что это был выстрел? Может, хлопнула дверь? Упала полка?

– Я был там, капитан. Я слышал. Это был выстрел. Я служил в армии, до того как стал управляющим. Я знаю звук пистолета. И… я видел кровь. Не капли. Лужа. Небольшая, но… настоящая.

Я схватил пальто.

– Ждите здесь. Я сейчас.

Я не стал звонить. Я побежал. Дождь хлестал по лицу, но я не чувствовал его. Улицы были пусты – только фонари, размазанные влагой, и стук моих шагов по мостовой. Дом Тредуэя находился всего в десяти минутах ходьбы – на Монтегю-стрит, в небольшом, но уютном особняке, где он жил в полном одиночестве, если не считать миссис Доббс, его несгибаемой, но доброй хозяйки, и его коллекции старинных ключей, которая занимала целую стену в гостиной.

Я ворвался в дом без звонка – миссис Доббс, как всегда, сидела в кресле с вязанием, и даже не удивилась.

– Капитан? – спокойно спросила она. – Чай будете?

– Где Тредуэй?

– В кабинете. Играет.

Я поднялся по лестнице. Из-под двери доносилась мелодия – флейта, тихая, задумчивая, почти печальная. Я постучал – не ответили. Я открыл дверь.

Сирил Тредуэй сидел у окна, в тёмном жилете, без галстука, с флейтой в руках. Он играл, глядя в дождь. На столе – пепельница, три пустые чашки (он пил чай часто, но маленькими глотками, растягивая удовольствие), и разложенные по категориям ключи – медные, железные, с гербами, с бородками, с секретами.