Темнота.
Сначала именно она охватила все сознание Алисии фон Дорн – густая, беспросветная, словно смола, затягивающая в себя. Потом пришел звук. Гулкий, нарастающий, как раскаты грома перед бурей. Но это не был гром.
Это был рев толпы.
«Сжечь! Сжечь колдунью!»
Голоса сливались в единый, безумный вопль. Алисия дернулась, пытаясь поднять руки, но грубые веревки впились в запястья, приковывая к столбу. Под ногами хрустели сухие ветки, солома, пропитанная маслом. Запах смолы и страха стоял в воздухе.
Она подняла голову.
Перед ней, за решеткой факелов, стояли те, кого она любила.
Отец. Граф Вильгельм фон Дорн, высокий, седовласый, с лицом, словно высеченным из камня. Его холодные голубые глаза не дрогнули, когда священник зачитал приговор.
Сестра. Лиллиан, младшая, любимая, та самая, которой Алисия читала сказки у камина, чьи раны залечивала травами, когда та падала с коня. Теперь Лиллиан смотрела на нее с… удовлетворением.
И он.
Капитан гвардии Рейнард. Человек, целовавший ее запястья, шептавший клятвы у нее в спальне. Человек, который первым бросил в лицо обвинение, когда инквизиторы пришли с обыском.
«Я видел, как она насылала порчу на посевы!»
Ложь. Вся – ложь.
Но ее уже никто не слушал.
Факел взметнулся в воздух, описал дугу.
Алисия зажмурилась.
Вспышка.
Жар ударил в ноги, пополз вверх по платью, лизал кожу, пожирал ткань. Боль, невыносимая, всепоглощающая, вырвала крик из ее горла.
«Нет! Нет, я не колдунья! Я не хотела никому зла!»
Но огонь не слушал.
Он пожирал ее.
Кожа пузырилась, волосы вспыхивали, как пакля. Толпа ревела, священник читал молитву, а где-то в последнем уголке сознания Алисия поняла:
Они знали.
Знают, что она не виновна.
Но им нужна была ее смерть.
«Почему?»
Последняя мысль перед тем, как тьма поглотила ее целиком.
Холод.
Он проник в кости, заставил содрогнуться.
Алисия (нет, это уже не ее имя) судорожно вдохнула – и закашлялась. В легкие впилась влажная гниль, запах плесени и мочи.
Она лежала.
Не на костре.
Не в замке.
На голом, промозглом полу какой-то каморки, укрытая тонким, пропахшим потом одеялом.
«Где я?»
Она подняла руку перед лицом – и не узнала ее. Худые, грязные пальцы, ободранные ногти, синяки на запястьях.
Это не ее тело.
Но оно теперь – ее.
Голова раскалывалась, в висках стучало. Она попыталась встать – и рухнула обратно, слабость сковала мышцы.
«Что… что происходит?»
Дверь скрипнула.
В проеме возникла тень – коренастая женщина в засаленном переднике, с охапкой тряпья в руках.
– О, живёхонька! – хриплый голос звучал почти разочарованно. – Ну, слава Тьме, а то тащить тебя было б…
Женщина бросила тряпье на пол.
– Ты кто? – прошептала Алисия.
– Марта. А ты – Элис. По крайней мере, так тебя назвали, когда бросили у моего порога.
Элис.
Имя обожгло, как чужое клеймо.
– Где я?
– Хартсхольм. Окраина, если что. – Марта склонилась, сунула в руки Алисии глиняную кружку. Вода в ней пахла болотом. – Три дня бредила. Кричала про огонь.
Алисия (нет, Элис) сжала кружку дрожащими пальцами.
«Высшие силы… они дали мне второй шанс?»
– Слушай, деваха, – Марта нахмурилась. – Места у меня лишнего нет. И еды тоже. Сегодня отлежишься, а завтра – либо работаешь, либо на улицу.
Элис кивнула.
«Работать.»
Она была графиней. Теперь – нищая.
Но она жива.
А значит, будет бороться.
К вечеру она смогла встать.
Каморка оказалась крошечной, сколоченной из гниющих досок, пристроенной к более солидному (но не менее убогому) дому Марты. В углу – дыра в полу вместо параши. У стены – ящик с соломой вместо кровати.
Элис подошла к закопченному окошку, протерла стекло рукавом.
Хартсхольм.
Город, которого она не знала.
Узкие, кривые улочки, дома с покосившимися крышами. Вдалеке – силуэт какой-то башни, может, ратуши. Люди – оборванные, сгорбленные, спешащие куда-то, не поднимая глаз.
