В объятиях матадора

...из дневника Ники

Есть события, что ломают жизнь.

Есть люди, что сжигают нас дотла.

Есть встречи, что меняют всё.

Наша первая встреча должна была стать последней,

едва стихли сокрушительные оргазмы.

Он не должен был меня искать, я — в него влюбляться.

Но мы всё испортили…

Потом, когда всё уже случилось, не в силах отпустить, не в силах забыть, не в силах справиться, я открыла телефон и написала:

— Пошёл ты на хрен, Арт!

Крик в пустоту.

Я ни о чём не могла думать, ничего не могла делать — я гоняла по кругу воспоминания, невыносимо желая забыть и боясь забыть даже самую маленькую деталь.

С перебинтованным горлом, запретом говорить, в больничной палате, заваленной цветами, предоставленная сама себе, я понятия не имела, что из этого выйдет.

Я не собиралась заводить блог, вести канал или что-то в этом роде. Не рассчитывала, что меня кто-то услышит. Это был дневник, а дневники пишут не для кого-то, их пишут для себя. Я просто открыла телефон и начала писать.

А писать я могла только об одном — об Артуре Керне.

О том, как оказалась в объятиях матадора.

О том, что было «до» и что случилось «после».

О том, как мы познакомились. О том, как расстались.

И начать, наверное, было правильнее с последнего.

Во мне клокотала ярость, кипела обида, меня переполняла боль.

А Керн… явился как ни в чём не бывало с очередным букетом.

Даже не с букетом — ведром цветов.

Я подняла средний палец, демонстративно не отрывая глаз от телефона.

Керн втиснул новое ведро между остальными. Забрал у меня из рук телефон, отложил.

Я подняла глаза.

Сука! Да на кой хрен мне твои цветы! Ты меня предал. Подставил. Использовал. Я никогда была тебе по-настоящему не нужна. Ты всегда знал, что избавишься от меня при первой же возможности. И ты избавился, придумав смехотворный повод. Просто вопиюще абсурдный, нелепый, ничтожный, унизительный повод.

Надеюсь, ты прочитал всё это по моим глазам? — сверлила я его ненавидящим взглядом.

— Ты спала с ним? — спросил он тоном, выносящим приговоры. Обвиняющим и бесстрастным.

Его красивое точёное лицо не выражало ничего. У него и по венам, видимо, текла не кровь, а антифриз. Словно припухшие от поцелуев чувственные губы плотно сжались. И взгляд, сегодня свинцово-серый, давил, как небо перед грозой.

Пресвятая дева Мария Гваделупская! Серьёзно? Ты явился в больницу спустя три грёбаных дня, чтобы спросить меня об этом? Спала ли я с ним?

Я заткнула пальцем канюлю — выход трубки, что стояла у меня в горле, иначе говорить было невозможно.

— А как же привет? Как дела? Как себя чувствуешь? — прошипела я.

И как бы сильно я ни хотела его не любить, как бы сильно ни хотела не замечать его привлекательность, как бы сильно ни хотела, чтобы меня к нему не влекло, это ни хрена не помогало.

Он всё ещё был самым притягательным мужиком в мире и самым бездушным засранцем, каких видывал свет.

Артур Керн засунул руки в карманы неизменно чёрного костюма, которые носил с неизменно белоснежными рубашками, расстёгнутыми на груди на неприличное количество пуговиц.

— Привет. Как дела? Как себя чувствуешь? Ты спала с ним?

— Привет! Я жива, что в данных обстоятельствах уже неплохо. Чувствую себя преданной, — прохрипела я, рискуя остаться без голоса. — И грёбаный ответ на твой грёбаный вопрос: нет.

— Нет, никогда? Или нет, после встречи со мной? — возвышался он гранитным обелиском над моей могилой.

Взяв с приставного столика стакан с трубочкой, я отхлебнула воды. Откинув тонкое одеяло, спустила ноги на пол. И демонстративно повернувшись к Керну спиной, пошла к окну.

— Я всё ещё здесь, — прозвучал вслед его голос.

— Иди к чёрту, Арт, — прошипела я не поворачиваясь.

На город ложился вечер, но всё, что я видела, кроме огней, становящихся всё ярче на фоне темнеющего неба — отражение Артура Керна у себя за спиной.