Я смотрела в окно и не узнавала внутренний двор замка. Его
заполонили солдаты в кожаных нагрудниках, они седлали лошадей,
таскали ящики и умывались из ведер. Смех, крики и лязг точильных
камней вместе напоминали гул осиного роя, я даже поежилась. Поток
людей на удивление плавно огибал конюшни и склады с соломенными
крышами. Построек хватало, и мы легко разместили солдат, чтобы они
двадцать дней кидались куриными косточками и мочились по углам.
Страшно представить, каким будет замок после их ухода.
Будь отец жив, он не допустил бы такого безобразия, а матушка с
радостью приняла лорда Примара с солдатами. Мы не могли захлопнуть
двери перед своим сюзереном, но его людям стоило остаться за
крепостной стеной. Матушке не нравилось слушать оханья гулящих
девиц по ночам, но она надеялась на благодарность лорда. Напрасно.
Он называл ее доброй леди — наверняка не запомнил имя. Но что
оставалось бедной вдове с пятью дочерями на выданье? Только
надеяться и ждать, когда лорд отправится к своей армии.
Это случится сегодня, но вместо радости была тоска. Вдруг среди
коричневых нагрудников показалась оливковая котта Майтлина. Я
подалась вперед, даже протянула руку и представила, как трогаю его
светло-каштановые волосы, длиной до плеч. Как приятно они касались
моих щек, пока между губ проникал язык Майтлина. Было невыносимо
думать, что это не повторится — он уезжал со своим отцом, лордом
Примаром. Они будут биться с королевскими войсками, враги кинутся
на Майтлина, пустят стрелы, попытаются пленить…
Я не могла отпустить его, не поцеловав, не заглянув на прощание
в любимые глаза. В них отражалось лето — мне нравилось такое
сравнение, потому что светло-коричневые радужки на солнце
приобретали медовый оттенок, заставляя чувствовать тепло, радость.
Еще я любила обводить контуры его широкого лица, угловатую линию
челюсти и слегка приплюснутый нос. Майтлин улыбался и опускал веки;
до чего сладко было наблюдать, как крепкий мужчина расслаблялся
передо мной. Такие моменты сближали сильнее запретных ласк — ими
руководила любовь, а не похоть.
Было больно, почти физически больно отпускать его, моего милого,
первого. Солдаты ходили со знаменами на плечах, грузили в повозки
тюки, но Майтлин не торопился. Он даже не надел доспехи — время еще
было, мы могли встретиться и коснуться друг друга.
Я не удержалась и кивнула, когда наши глаза встретились. Это
было глупо, внизу сновали мальчишки, которых привели солдаты в
качестве помощников. Гулящие девицы повадились сидеть на кухне,
чьи-то слуги — меня узнают. Но не вести же Майтлина наверх, где
бегали мои сестры. Глупо, очень глупо, только отпустить его
невозможно.
Сердце колотилось от страха и предвкушения, когда я оказалась в
летней кладовой — небольшой комнате в подвале, где мы хранили
засушенные фрукты. В центре стоял старый стол, вокруг ящики, на
стенах висели пучки мяты. Было тихо и спокойно, а изнутри меня
будто жег уголек, вот-вот задымлюсь. Нужно успокоиться, мало ли что
мне понадобилось здесь.
Я взяла в коридоре факел и пристроила на стене кладовой, когда
услышала шаги. Майтлин легко узнавался в полумраке — высокий, с
широкими плечами, и как нашел меня так быстро? Он всегда находил,
потому что был умным, а еще сильным. Он должен справиться с
врагами, должен вернуться из битвы, должен!
Когда закрылась дверь кладовой, во мне что-то сломалось. Я
кинулась к Майтлину и уткнулась носом в его грудь, скомкала котту
на спине, сжала ее изо всех сил. Как отпустить его к ужасным людям
с копьями и мечами, со злыми мыслями и жаждой крови?
Невыносимо.
— Ну, ну, Кошечка, — успокаивал Майтлин, — я же сын лорда, его
наследник, кто пустит меня в бой? Отец мне и мечом взмахнуть не
даст, поставит в тылу, чтобы вдохновлять солдат.
