За спиной щелкнул замок, и мы оказались в полумраке, только
зачарованный потолок мягко светился. Впереди виднелась каменная
балюстрада, но к ней не стоило приближаться: терраса выходила в
сад, откуда доносился смех гостей.
— Не бойся, снизу нас не увидят. — Мужской шепот над ухом,
теплое дыхание… это было так непривычно интимно, что хотелось
застыть.
Я понимала, зачем Аделф увел меня из бального зала, и не
собиралась придумывать себе оправдание. Слишком долго мы обходились
взглядами и короткими касаниями. Полгода назад Аделф подарил мне
поцелуй, но я не любила вспоминать его. Это произошло в счастливую
пору, когда жизнь не напоминала существование привидения в
склепе.
Бальный зал, музыкальная комната, сад, фуршет и гости — никто не
вспомнит о нас, можно ненадолго забыться.
— Ты так загадочно улыбаешься сегодня, — протянул Аделф.
Он стоял близко и нежно гладил меня по щеке. Любопытно, он знал,
до чего обаятельно, открыто и тепло улыбался сам? Приятнее этого
были только большие, серо-голубые глаза. Аделф всегда смотрел
внимательно и показывал заинтересованность. Возможно, сказывалась
профессия врача.
— Потому что у меня есть тайна, — шепнула я.
Он хрипло посмеялся и мотнул головой, отбрасывая волосы с лица.
Каштановые, блестящие пряди часто падали на лоб и щеки, делая образ
обаятельно-небрежным.
— Расскажешь? — игриво спросил Аделф.
Он наклонился, его дыхание пошевелило волосы, скользнуло по
груди — я млела от любой мелочи. Мне не хватало Аделфа, хотелось
чувствовать себя желанной, как полгода назад. Тогда были живы
родители и наивные мечты, мир казался прекрасным. Огненная
лихорадка сделала меня сиротой. Из-за нее я оказалась у властного
опекуна, а Аделф не мог просить разрешения ухаживать за мной —
чужая невеста под запретом. Он стал просто доктором Берклом,
который иногда посещал замок.
Судя по любопытному взгляду, Аделф принял тайну на свой счет.
Она повлияла на то, что мы оказались вдвоем на террасе: сегодня
стало известно, что я вырвусь из тисков опекуна и не придется
выходить замуж. Опекун даже не приехал на бал, не ходил за мной
черной тенью и не терзал; это мой вечер, и я возьму свое.
— Верония. — Голос Аделфа прозвучал еще ближе.
Он водил пальцами по щеке, иногда задевал шею, скользил к
подбородку и почти касался губ. Я приоткрыла их — ужасно
неприлично, но было все равно. Мой вечер, моя жизнь, и никто не
запретит получить хотя бы поцелуй.
Аделф не торопился его дать. Ласки стали резкими, от них
исходило напряжение, и я не смела двинуться. Ему было двадцать
восемь — на десять лет старше меня, он точно все знал, и не стоило
мешать.
Вдруг он отстранился и направился вглубь террасы. Эхо шагов,
стук сердца в висках — после суеты бального зала покой казался
интимным, мы будто уже сделали что-то запретное. Силуэт Аделфа
четко виднелся на темном небе, и я залюбовалась его фигурой. Не
слишком высокой, без широких плеч и всего того, что описывали в
романах. Меня привлекала осанка, уверенные движения и строгие линии
черного фрака. Бледно-золотой узор на белой рубашке поблескивал, на
шейном платке мерцал наконечник булавки — все это создавало
магическую атмосферу. Она шептала, что здесь можно все, и я
перестала волноваться из-за своего новомодного платья.
«Озорная распутница», — сказал бы опекун. Все из-за верхнего
корсета, но крючки спереди маскировали позолоченные пуговицы, и он
не напоминал нижнее белье. Скорее, продолжение темно-зеленой юбки.
Дома казалось не важным, насколько банально сочетание этого цвета и
медных волос — красиво же. Но сегодня юные дамы оделись так, чтобы
не раздражать матерей. Старшее поколение предпочитало строгие,
узкие силуэты и каркасы под юбкой, которые делали ее пышной сзади.
От этого все вызывало сомнение.
