Пролог
Надо же было этой грязной свинье его
опередить! Жак Аркур скомкал бумагу и от души запустил ей в
подставку для перьев, стоявшую на столе коллеги. Не далее как пару
дней назад мерзкий ублюдок по имени Рено Фортискье написал
откровенно слабенькую статью о пропавшей девушке, и Гранже прыгал
до потолка, рассыпая комплименты, как коза горох. А ведь именно ему
должна была достаться эта тема, именно ему, а не этому выскочке из
глубинки, которую даже называть страшно. Единственное, чем тот мог
гордиться — смазливая физиономия, молодость, да хорошо подвешенный
язык, таким только мостовые мести.
— Чтоб тебя… — Аркур достал из
нижнего ящика стола бутылку и от души к ней приложился. Выдал
замысловатое ругательство, во время которого от засохшего цветка на
окне отвалился очередной свернувшийся трубочкой листок. — Чтоб вас
всех…
К кому это относилось, он и сам
толком не знал. То ли к более удачливому и шустрому Фортискье, то
ли к энгерийской дамочке-некромагу, из-за которой главный редактор
газеты «Ольвиж сегодня» утратил расположение к своему лучшему — без
преувеличения и без ложной скромности — журналисту! Раньше только
ему он поручал самые смелые и самые дерзкие темы, за которые Жак
брался с исключительным энтузиазмом. Не смущало его ни копание в
нижнем белье именитых, ни их грандиозные провалы или тайные грешки,
которые с радостью смаковали в каждом доме.
Запачкать руки он не боялся: так уж
устроен мир — людям гораздо интереснее читать о дерьме и рыться в
нем, потому что по большому счету все они свиньи. Что надменные
аристократишки, сколь древняя кровь не текла бы в их жилах, что
рабочие из самого занюханного района. Разница между ними только в
счетах: пока первые гнут нос, вторые исходят бессильной завистью.
Вот только аристократишки оберегают свои тайны, как никто другой.
Можно подумать, что Гранже этого не знает, да и как подобраться к
этой энгерийской суке, когда его даже на порог в поместье де Ларне
не пускают?
Сплюнув в грязно-серую пепельницу,
где еще дымилась дешевая сигарета, Аркур поднялся и от души пнул
стул, который с жалобным хрустом завалился на бок. Радовало только
то, что и у проныр из «Вестника» полный ноль на эту тему. Большее,
что они могут — пыхтеть о том, как опасна некромагия, особенно
заключенная в бабах, у которых что ни час — новое настроение. Жак
подхватил сюртук и вышел, миновал пустую конторку секретаря, вышел
на улицу и запер дверь. Ночь уставилась на него светящимися глазами
фонарей. Ольвиж готовился встречать зиму, а вскоре и новый год —
переход в эпоху электричества. В свое время Жак написал обалденную
статью об электричестве, о перспективах развития, и все ему
рукоплескали, и даже «Ольвижский вестник» звал к себе в штат. Тогда
он отказался, потому что там нужно было начинать с низов, а здесь
все было на блюдечке. И где теперь это «все»?
Эхо доносило шум типографских
станков, готовящихся снабжать столицу свежими новостями.
Ссутулившись, он вогнал голову в сюртук по самый подбородок,
запахнул хлипкий шарф и быстро зашагал в сторону проспекта. Здесь
лучше не задерживаться в такой час.
— Месье Аркур.
Голос раздался за его плечом,
журналист вздрогнул и грязно выругался.
Только что ведь стоял один на пустой
улице!
Обернулся — чтобы наткнуться взглядом
на изящную фигуру, закутанную в плащ. Облегающие брюки заправлены в
сапоги, плащ скрывает грудь. Но баба, как пить дать баба — не может
быть у парня при таком росте такого тонюсенького фальцета. Она
стояла так, что разглядеть ее лицо не представлялось возможным — в
тени, чуть поодаль от фонарей. Те несчастные клочки света, что
могли бы показать лицо, пожирал глубокий провал капюшона. В
остальном женщина была закутана в черное с ног до головы.
